Всё повторяется однажды. Райнер часто убеждался в этом благодаря сыгранным уже однажды ситуациям, которые он воспроизводил при случае по памяти, извлекая определённую выгоду.
Однако к подобному жизнь его не готовила, и если это повторится хотя бы раз...
Впрочем, до повтора нужно ещё добраться. Добраться нужно до утра, а там рассвет, а с рассветом всегда проще.
Райнер дышит глубоко и часто, но не потому, что долго бежал, а потому, что его лёгкие наполнены чем-то плотным, неподъёмным - он напряжённо думает об этом, чтобы убедить себя, что он ещё способен думать. Избитое сравнение со свинцом так и просится на язык, чтобы присоединиться к привкусу железа и образовать вполне достойную картину. Райнеру нет дела до стиля, и он мысленно останавливается на свинце, чтобы утонуть в ярких зрительных образах - поближе к плотскому, подальше от духовного.
Он только что принёс в жертву пять невинных животных, одно сбежало - не сбежало бы, если бы Райнер не отвлёкся на глупости вроде разрушения собственной картины мира. Самое время подумать о духовном.
Райнер чувствует, что что-то стекает по его подбородку. Райнер думает - хочет думать - что это из-за тумана, но туман так не оседает на лице. Может быть, это холодный пот - ему нездоровится, или - он позволит себе это сказать - ему страшно? Он быстро променял одну запретную эмоцию на другую, это оказалось самым лёгким. Гораздо легче, чем потом этот запрет выполнять.
Не стыдиться, не сожалеть. Никакого раскаяния - вот новое правило, ему можно следовать. Пока что.
Однако стоило ему разрешить себе бояться, как сразу стало нечего. Запретный плод оказался сладок, но крайне мал.
Райнер медленно поднёс руки к лицу. Если бы не свечи, его глаза уже привыкли бы к темноте - хотя бы немного привыкли - но они лишь оказали медвежью услугу. Желтоватый свет огонька, норовящего вот-вот потухнуть, рисовал  большой нимб у языка пламени в молочно-белом воздухе, но это трудно было назвать светом. Райнер мог бы наклониться поближе, но он сейчас был не в настроении кланяться.
Поэтому Райнер медленно поднёс руки к лицу, разглядывая ладони, обожжённые свежей горячей кровью - неужели она успела закипеть? Рукав свитера изорван, изрезан, и тоже промочен кровью до самого локтя, но теперь не кошачьей, а его собственной. Кончики пальцев горят, каждое прикосновение ярко, будто на ладонях совсем нет кожи. Сатанист счастлив, что чувствует всё - что чувствует хоть что-нибудь, пока кусает свой собственный хвост, всё сильнее вовлекается в гражданскую войну одного светлого обитателя себя самого и одного тёмного.
Если их можно разделить.
Он так долго мечтал выбраться из своего тела с тем, чтобы теперь цепляться за него всеми силами.
Считанные мгновения понадобились ему для превращения алтаря в камень, ритуала в пляски, жертвы в убийство, молитвы в пустое напряжение связок и чесание нёба языком, так почему он не может всё превратить обратно?
Может быть, он никогда ничего и не решал, а всё дело было в "демоне"?
Кларет сделал широкий шаг, опёрся о голый ствол старой сосны. Он почувствовал на своей ладони каждый изгиб коры, и чем больнее её обломки впивались в тонкую кожу, тем сильнее он сжимал руку.
Что угодно, только не думать - полностью избавиться от остатков разума, быть блаженным идиотом, бесстыжим идиотом, проблемы которого можно решить одним метким выстрелом, ударом ножа, одним шагом можно решить.
Осталась последняя свеча. Райнер решил, что раз уж он считает себя цельным человеком, то с таким объёмом информации он легко придумает себе жизнь заново к моменту, когда пламя потухнет. Фитилёк на глазах становился короче, а Райнер понимал, что никак не укладывается, что не может даже начать, и всё чернел с каждым вздохом.
Как раз из-за того случая, забавного случая, когда страдала только оболочка, а то, что внутри, оставалось неприкосновенно целым, Райнер назвал это чувство синдромом Ричарда - когда кажется, что потеря сознания - наилучший вариант, но "демон" упрямо этого не признаёт.
"Демон".
А был ли "демон"?
Не существовало никаких демонов в том виде, в котором сатанист их себе представлял, а это значило, что каждый психиатр был прав, какую бы чушь ни нёс после.
Вторая личность была во всех смыслах сильнее, имела другие желания, другие привычки, но они все принадлежали ему, Райнеру. Всё это время.
А это значило, что смерть Феликса была им запланирована и мастерски выполнена.
"Всё не так."
Райнер слышал не свой голос - наверняка это был кто-то из воспоминаний - но больше уже не верил в различия. Это всё был он, Райнер, его двойственная натура.
Двойственная, мать его, натура.
Как будто из близнецов решили сделать сиамских, решили соединить их головами, сделать им общий мозг.
Райнер чуть приоткрыл рот, кончиком языка поймал слезинку и содрогнулся - на вкус как морская вода. Он был на море всего один раз, и этого раза хватило с головой, чтобы нахлебаться чего-то горького и тошнотворного,  на воду совсем не похожего, и потом несколько дней подряд мучиться, выворачиваясь наизнанку.
Он убрал волосы со лба, чтобы пряди не лезли в глаза, оставив на лице кровавый след от ладони. Пальцы дрожали и почти не слушались его. Райнер помнил это состояние, как ни старался забыть.
Второй по счёту серьёзный нервный срыв.
Или первый. Смотря что считать серьёзным.
В народе нервным срывом называют состояние, после которого человек уже не может функционировать нормально.
Может быть, завтра станет ясно.
Завтра.
Нужно вернуться в Академию. Вернуться, запереться где-нибудь и не выходить так долго, как позволит организм. Желательно - в своей комнате, но она не казалась уже таким безопасным убежищем после подселения соседки. Опасаться, скорее всего, стоило ей, но Райнер пока что думал, что он на конфликт не пойдёт, что он человечен.
Вернуться, и не встретить никого, ни единой души.
Скоро уже рассветёт, а к рассвету даже самые отчаянные полуночники потихоньку ложатся спать. Те, кто не ложатся совсем, проводят время в других местах - явно не в Академии, не в холле, не в коридорах, и не пристают к угрюмым высоким дядькам в чёрных длинных плащах. Может, сами таковыми являются.
Второй Райнер был глубоко внутри, выбираться не собирался, а значит никаких случайных жертв - только бы никто не подошёл близко, не тронул его, не помешал...
Райнер отпустил сосну, отряхнул кусочки коры о плащ, почувствовал, что на левой ладони кожи больше нет.
Убрать за собой? Нет, и в мыслях нет такого. Он даже возвращаться сюда не собирался - никто не будет искать строителя алтаря, хозяина ножа, автора прекрасной кошачьей композиции.
Едва держась на ногах, Райнер пошёл туда, где, как они помнили, была Академия.
Но перед этим парень, как себе и обещал, дождался, чтобы потухла последняя свеча.
Парень решил, что переоценил себя, когда наткнулся на что-то тёплое, решил, что он давно уже без сознания, но вокруг был всё тот же лес...
И Томас.
"Р-райнер" - только и успел сказать мальчик прежде, чем замер. Р-райнер. Это дрожь или рычание? Р-райнер. Он часто так говорит, и Райнеру это даже нравится.
Райнер видел очертания Томаса, но очертаний было недостаточно, чтобы удовлетворить его интерес. Вопросы возникали в голове и гасли - уходили ко второму, чтобы тот выбирал и взвешивал. Райнер терпел потрясение, а потому был свободен от любых обязательств.
Райнер знал, что для него нет ничего разрушительнее полной свободы действий - теперь знал. Возможно, именно благодаря ей...
Томас, какого чёрта ты здесь делаешь?
Райнер должен был в первую очередь задать этот вопрос, но всё его мышление сейчас осталось во власти того, второго, который наверняка был доволен, просто запредельно счастлив. Он так любил, когда Райнер выходил из себя, любил, когда он страдал.
Левой рукой Райнер коснулся мальчика наугад, и оказалось, что это было обнажённое плечо. Обнажённое плечо, обнажённая грудь и обнажённый живот.
За полночь, лес, а он, Томас
чёртов Томас
издевается над ним?
Никогда ещё кожа не казалась ему такой обжигающе-горячей, как сейчас. Если Томас видит кровавые узоры, которые Райнер оставляет на его теле… что ж, пусть считает, что это часть ритуала.
Часть пляски.
Пляски, ты так хотел сказать?
Райнер чувствовал, что у него дрожит рука, и что сам он дрожит - можно подумать, что он много выпил, но он был даже слишком трезвым - такого природа не прощает. Если натянуть нервы слишком сильно и при этом продолжать их щипать, терзать смычком
не надо быть ни музыкантом, ни физиком, чтобы понять, что будет дальше.
Никого не должно было быть рядом. Томас должен уже давно спать, спать крепчайшим сном. Завтра он должен показать Райнеру фотографии, должен будет показать...
Должен, должен, должен. Райнер запутался, чувствует ли он свободу или, по его мнению, кто-то что-то кому-то всё ещё должен. Райнер разрешил себе запутаться, чтобы разбавить краски, но назад пути уже не было - он поддался искушению побыть сколько-нибудь просто Райнером, не отягощённым ни сомнительным жизненным опытом, ни чьей-то случайной философией.
Быть телом, и больше не страдать - по крайней мере, до рассвета, а с рассветом всегда проще.
Райнер-тело хотел ещё крови и ощущений, но раз первую он не увидел бы всё равно, вторые должны всё компенсировать.
Он вспомнил, как вёл себя второй тогда, в комнате, когда над ними с Томасом подшутили, и пожалел, что не может обжигать мелкими разрядами. Его спектр навыков был слишком ограничен человеческими возможностями.
Райнер повёл ладонью от плеча мальчика выше, к его шее, обхватил крепко, насколько позволяла рука, деревянные негнущиеся пальцы. Пульс Томаса становился всё чаще и чаще. Райнер вздохнул нарочито шумно, что-то собрался сказать, но чуть прикусил язык.
Нужны ли какие-нибудь слова - чего они будут стоить потом, через полчаса, к примеру?
- Т…То-мас, - протянул он, большим пальцем обводя кадык мальчика, - лучше...
Он никогда раньше этого не говорил?
Райнер не знал. Может быть, второй Райнер помнил, но этот - нет. Райнер что-то наконец забыл.
Самый ценный совет утонул в низком слабом смехе. Кларет чувствовал, что все мышцы его лица расслаблены, а это значит, что он на вид абсолютно безразличен, как и всегда.
Лучше беги, Томас.
Райнер подошёл к мальчику вплотную, сначала потянул было вверх, но принял в расчёт разницу в росте и понял, что так задушит его насмерть.
Мёртвое тело он может и выкопать, если действительно того захочется, а живое
живое - и в этом всё дело.
Беги, Томас.
Он повёл плечом, скидывая плащ. Швы настолько слабы, что не составит труда порвать его на лоскуты, а лучше - скрутить жгутом, и тогда можно  связывать. Несколько дней назад его волновало, что Томас пытается забыть о свободе, но сейчас Райнеру - Райнеру, тому, который так себя и называл, не "демону" - казалось, что это было правильное решение.
Он был в этом абсолютно уверен.
БЕГИ, БЛЯТЬ, ТОМАС
Ещё один шаг - и питомец запутается в собственных ногах, упадёт на землю, а оттуда нет выхода.
Ещё один шаг был сделан. Кларет чувствовал одними ладонями, но чувствовал каждую песчинку, чувствовал сухие опавшие хвоинки, впивающие в мягкие подушечки пальцев.
Кларет чувствовал одними ладонями, а не тем, чем там принято - ни сердцем, ни мозгом, ни душой. Все эти вещи, без сомнения полезные, ему не принадлежали.
Ярость, отчаяние, ненависть и моральное саморазрушение - с таким набором Райнер не мог справиться в одиночку. Том вряд ли походил на злого дядю с большим шприцем, который одним уколом всё поставил бы на своё место, и, может, только за это готовился расплатиться.
Сатанист ничего не видел, не мог оценить степень асфиксии по цвету кожи, губ, а потому полагался на своё чувство времени, почти безошибочное благодаря внутреннему метроному, воспроизводимому услужливым вторым - это всё, что он мог сделать сейчас, это самое большее. Райнер разжал пальцы и дал мальчику отдышаться, пока крепко перетянул его запястья обрывком плаща.
Райнер жалел, что его вес так ничтожен, что он не может вжать лисёнка в землю так, чтобы тот не ёрзал. Если бы он мог исправить такую оплошность! Если бы он мог...
Он упёрся руками в землю по обе стороны от Томаса, глядя прямо в глаза - туда, где он их видел. Нервная дрожь до сих пор не отпустила его, слёзы капали на щёки питомца, рукава тяжелели от крови. Ни один из порезов не оказался достаточно глубоким, чтобы всё остановить ещё сейчас, пока не совсем поздно.
Делай же что-нибудь.

Отредактировано Raineri (30-04-2015 00:11:03)

Райнер не видел взгляда мальчика, только видел, как влажно блестят его глаза, и из-за этого он совсем перестал осознавать, что перед ним Томас, а не кто-нибудь ещё.
Разница была в том, что обычно Райнер мыслил ясно и расчётливо, каждое его действие и каждый его вздох были выверены, а вот жертва терялась в ощущениях, страдала, боялась, иногда кратковременно наслаждалась. Сейчас Райнер сам был своей жертвой, сам страдал, сам боялся, а то, что происходило вне его тела, было только катализатором сложных продолжительных реакций. Томас выглядел чрезвычайно спокойным для человека, который только что задыхался. Сатаниста это злило, и он готов был повторить опыт, передержать на пару секунд, дождаться хрипа, текущей по подбородку слюны, стеклянного взгляда - чего угодно, только не спокойствия. Его сожаление быстро преобразовалось во всепожирающую ненависть и пока осталось именно в этой форме - до следующего толчка извне.
"Всё не так, Райнер, всё не так. Ты будешь жалеть об этом завтра - поверь мне, я знаю, когда ты перегибаешь палку, а когда..."
- Заткнись, - прошипел он в самое ухо Томасу, на тот момент не сказавшему ещё ни одного слова, - заткнись, заткнись, заткнись...
Мальчик, скорее всего, не знал, к кому обращается Райнер, но если он и понял, тем хуже для него - может быть, раньше он не до конца осознавал, что его хозяин - настоящий, беспросветный сумасшедший. Сейчас в этом можно было убедиться воочию.
Он ещё не отдавал себе отчёта в том, что завидовал всякому спокойствию и бездействию - тому, на что пока сам способен не был. Если бы он только смог хоть на мгновение остановиться, сесть и подумать, глубоко вздохнуть полной грудью, выбросить из головы всё, что только что услышал и узнал, забыть
хаха
хахаха
забыть! Флай говорила, что все способности по-своему хороши, Райнер тогда на волне хорошего расположения духа даже согласился с ней, а теперь он не мог понять, что же толкнуло его сделать такой вывод. Нет ничего отвратительнее, ничего, ведь он будет помнить всё равно, даже вспомнит то, что забыл на волне помешательства, будет помнить до тех пор, пока ему не удалят часть мозга, которая отвечает за память, если это действительно поможет.
Он весь был сплошным синдромом Ричарда, всё время думал, что уже всё, что всё закончилось, что сейчас организм сдастся, и теперь Томас будет носить в себе отвратительное ощущение мёртвого тела, лежащего на нём, но он-то переживёт - потому, что у него нет абсолютной памяти и потому, что он ничего плохого не делал.
"Хорошо, что ты это понимаешь. Голос разума сейчас принадлежит мне, так послушай же наконец… ты всё равно послушаешь. Райнер, очнись наконец... "
Но всё время выживал, и ничто не думало заканчиваться. Он не знал, что делать в следующий момент, у него не было ни идеи, ни цели, ни других чувств кроме ненависти, и Кларет хватался за любую случайную идею, за любую подсказку, которая приходила из глубин подсознания, пустого и пронзаемого ветром, как взлётная полоса.
"На тебе не появилось никакой лишней вины кроме той, что раньше была - пока не появилось. Очнись, Райнер, хотя бы на минуту, или" 
Под сводом костей черепа находился не мозг, а чёрная дыра, массивная, давящая и холодная, и стоило в его теле зародиться хоть капле энергии, она тут же уходила туда, чтобы тяжесть стала только сильнее. Он загнал себя в угол настолько, что готов был сделать всё, лишь бы не быть Райнером больше.
"выпусти меня отсюда."
Ну уж нет.
Томас поёрзал под ним, Райнер сжал в кулаке землю и иголки, пытаясь сосредоточиться на том, что мальчик говорил, или хотя бы просто сосредоточиться.
Он ничего не хотел на самом деле, кроме как перестать мыслить, то есть перестать существовать, но об этом решении он мог вскоре пожалеть. Бесформенное и безымянное тело рядом снова приобрело имя, очертания и образ, и Райнер позвал мальчика по имени - потому, что связал короткое слово с этим дыханием, этим сердцебиением и этим голосом.
Ты хочешь меня
убить?
Он ничего не хотел на самом деле, но если выбор был только между этими двумя вещами, он выбрал бы первое.
Потому, что он когда-то уже убил Феликса и очень пожалел, что так поступил.
Райнер почти никогда не говорил себе этого, а если и говорил, то только когда ему было плохо. Словом "плохо" нельзя было описать его нынешнее состояние, но в целом "плохо" и ЭТО находились где-то в одной категории.
Поэтому сейчас можно было.
Райнер любил его.
Райнер не знал, можно ли это же сказать про Томаса - они даже неделю не были знакомы - но если бы он слишком поздно понял, что не хотел ничьей смерти
ещё один Феликс не был ему нужен.
- Н-нет.
Язык не слушался Райнера, он чувствовал, что заикается и что не в состоянии говорить сейчас вообще.
Райнер упустил момент и почувствовал губы Томаса на своей щеке.
Хватило наглости.
Хватило смелости.
Хватило нежности.
Райнер дышал шумно, сквозь приоткрытый рот, и, кажется, что-то шептал - может, озвучивал случайные мысли. Он не слышал себя сам, не ручался за то, что могло сейчас родить его сознание. Он не шевелился, он дал Томасу закончить - он всё равно ещё не знал, как ему поступить. Если мальчик думал, что это как-то скрасит его существование, он ошибался - чувства Райнера были притуплены. Разум подсказывал, что если есть губы - значит, есть и остальное тело, и оно находится очень близко, стоит Райнеру чуть-чуть выпрямиться - и он прижмётся к Томасу.
Он соскучился.
Райнер слышал слова, но не понимал их значения, и это бросало его в ужас - как будто он не сможет говорить сам, как будто он забыл все языки, которые знал, включая родной, и не сможет больше ни с кем говорить в ближайшем обозримом будущем. Придётся объяснять на пальцах, а это не самый надёжный способ, к тому же не каждый способен понять...
Соскучился.
Мальчик лёг на землю, и Райнер снова увидел, как блестят его глаза.
Он мог соскучиться только по телу, больше он о Райнере ничего не знал, а тело - вещь относительная. Тело у них одно на двоих, попробуй ещё разберись, кого Томас предпочитает видеть.
"Мы - разные стороны одной и той же личности. Ты всё не так понял, Райнер. Ты просто не до конца разобрался, тебе нужно подумать..."
Райнер не мог позволить себе роскошь думать. Он думал долго, даже слишком долго, раньше. Если бы не думал, сейчас чувствовал бы обычное для себя безразличие.
Он выпрямил спину, поставил колено на грудь Томаса - пока просто поставил - глядя ему в глаза. Дрожащими руками он медленно снял с себя свитер. Будь нож под рукой, он срезал бы левый рукав, чтобы ворсинки не тянулись через раны. Кларет поднёс руку близко к лицу, разглядел левое предплечье. Местами прорезано до самой лучевой кости, а он не чувствует. Ничего не чувствует. Вторая личность старалась, чтобы он себя не убил, и у неё получилось - к огромному сожалению Райнера.
Крови должно быть много.
Он отвёл руку дальше, чуть наклонился над Томасом, кончиками пальцев приоткрыл его рот и тут же, приоткрытый, накрыл его своей ладонью.
-По к-кому ты соскучился, Т-томас? - спросил он скорее себя, чем мальчика тихим, неуверенным голосом, медленно наклоняясь.
Чем ниже наклонялся Райнер, тем сильнее он нажимал коленом на грудь Томаса. Когда Кларет коснулся губами внешней стороны своей ладони, питомец мог дышать только поверхностно и часто.
Пястные кости и сколько-то кожи отделяли Райнера от полноценного поцелуя, и вместо горячих мягких губ он чувствовал только свою шероховатую изрезанную кожу. Будь это правая рука, пульс был бы гораздо заметнее.
Даже если мысленно Томас что-нибудь ответил, он ничего не смог бы сказать всё равно.
Тело. Он мог соскучиться только по телу.
Так уж и быть, телом можно и поделиться, тебе же не впервой, Райнер? Не впервой?
Райнер снова выпрямился, не отнимая руку от лица Томаса, не разрывая зрительного контакта. Он сдвинул колено вниз, упёрся им между ног мальчика, свободной рукой проделал тот же самый путь с точностью до миллиметра, коснулся его тела сквозь тонкую ткань белья - Томас мог чувствовать, как дрожат руки хозяина.
- Ответь, эт-то важ..но.
Кларет оставлял на шее мальчика влажные дорожки, прикусывал кожу в уголках глаз - там, где и "демон"
там же, где и доппельгангер - прежнее имя ему не подходило - в комнате.

Райнеру безумно нравится хрип задыхающегося человека, и он готов был весь день душить Тома и отпускать, душить и отпускать снова, раз за разом, пока ему не станет легче или пока мальчик не потеряет сознание и не перестанет хрипеть. Он так и намеревался поступить, но Кларета ещё волновала темнота, которая не давала ему контролировать свои действия.
"Подумай сам: на его шее останутся следы от твоих рук. Помнишь Джекета? Он снова придёт за тобой, и тогда тебя нечему будет спасать. Ты же сам не хотел причинять лисёнку вреда."
Райнер криво улыбнулся. Он был уверен, что в его действиях на вид не просматривается ни логика, ни благоразумие, ни что-либо ещё, что требует долгих мучительных размышлений. Все пути к разуму застопорены, пробка бесконечна, водители выходят из машин, чтобы покурить и скрасить ожидание сомнительным обществом друг дружки, глядят в пасмурное тяжёлое небо и думают, как бы поскорее добраться домой, поужинать, сменить костюм на махровый халат и позволить всемогущему тандему кофе и телевизора хорошенько прополоскать напряжённый после целого дня в офисе мозг.
Ни единого намёка на движение, в воздухе стоит душный запах дорогих духов.
Райнер чувствовал, что доппельгангер сравнивает и отвлекает, но не мог поймать мысль, и злился снова от собственной слабости - так, должно быть, чувствовал себя второй, когда занимал тело. Пусто, тяжело… он жаждал.
"Зачем тебе ещё один Феликс? Зачем тебе ещё одна смерть, Райнер? Одумайся. Голосом разума всегда был ты, а не я, и я хочу, чтобы так и продолжалось… всегда."
Если так и было, Райнер не видел ничего хорошего в пребывании в роли доппельгангера. В ней, может быть, и были свои плюсы, не будь ему сейчас так неприятно на душе.
"Ничего не изменилось - ты всё тот же Райнер."
"Но ты не тот же "демон"."
Райнер чувствовал, как пульсирует тело Тома, и как щекочет дыхание лисёнка его пальцы. Должно быть, трудно говорить, когда перепачканный кровью хозяин-психопат держит твою мошонку той рукой, которой только что душил тебя. Райнеру не было знакомо это чувство разве что потому, что постоянного хозяина у него не было.
То есть, был один, но он никогда себя так не называл - он никогда не опускался до общения с простыми смертными, не обращал внимания на их заботы и радости, но при этом был неотъемлемой частью культа, главной, торжественной частью, показывающей, что Сатана о них знает.
Знает...
Кем же был тогда этот человек, кем? Что заставляло его всё это время жить затворником, совершать кровавые жертвоприношения, что давало ему силу без единого слова обращать людей в свою веру?
Райнер чувствовал, что они похожи, но если раньше он приписывал это чувство общей вере, то сейчас оно осталось глухим и необоснованным. Не колющим, не ноющим - оно просто было, и было не когда-то, а всегда.
Может, потому, что он был первым партнёром двенадцатилетнего мальчика, и как бы Райнер ни гнал эту мысль, он им искренне восхищался.
Иногда грандмастер вёл себя так, будто Райнер - его пёс, его бесправный раб, и на изуродованном кислотой лице наставника по нескольку недель преобладала гримаса, которую сатанист привык связывать с высокомерием - на человеческие выражения она не была похожа даже со скидкой на травму. Кларет видел в его глазах незнакомую ему эмоцию, такую же смешанную, как и его собственные, но понял это только сейчас - когда допрашивал мальчика.
Вряд ли лис способен на прямой ответ, на то он и лис. Райнер посмотрел бы с удовольствием, как тот будет выкручиваться
так же неловко, как и из его рук, резкими движениями, которые хозяин предвидел и поначалу пресекал?
"Разве ты хочешь услышать то, что он скажет? Думаешь, это тебя вылечит, думаешь, это хоть немного тебе поможет? И разве ты сам никогда не задумывался, разве ты сам не знаешь ответа?"
"Замолчизамолчизамолчизамолчи"
Райнер не хотел слышать ни слова из той будничной правды, которую принимал спокойно или провожал вместе с пеплом в окно, откладывал в долгий ящик, до тех пор, пока не появится необходимость достать.
Райнер не хотел, но противоречить себе самому он не хотел ещё больше.
Поэтому он позволил питомцу говорить.
Сатанист прекрасно знал, что нечёткий, неточный ответ Томасу запрещён, и мальчик может из-за него пострадать, пострадать жестоко.
Райнер не боялся теперь повторяться.
Душить, душить его...
Мальчик облизнул губы, и Райнер наклонился ниже, словно прислушиваясь, хотя на самом деле слышал всё прекрасно.
Скучал по обоим…
"Это не решит твоей проблемы, Том." 
Если бы мальчик сейчас замолчал, Райнер стал бы бить его - просто потому, что нет иного выхода эмоциям.
Здесь всё предельно ясно.
"Кого ты любишь больше, маму или папу?"
"Грандмастера."
Выбор есть всегда, а если ты не можешь его сделать - проблема явно в тебе. Жизнь многогранна, и иногда она может повернуться так, что ты до конца жизни не разберёшься, как вернуть всё обратно.
Вернуть вообще получается очень-очень редко.
Райнер думал и был рад, что думает.
А потом Томми начал говорить.
Райнер чувствовал, что его тело устаёт, что его руки слабеют и ему становится всё труднее держаться - если он сейчас упадёт на питомца, ничего не получится. Почти что перья и клей, только обстановка чуть другая. Райнер ещё чувствовал, что его ничто не держит, и ему всё больше хочется упасть и забыться. Доппельгангер был прав - слова мальчика его не вылечили.
В вечном споре между душой и телом второе победило, победило у него на глазах, с таким явным отрывом, что Томас сказал об этом вслух, чётко и ясно. Сатанист знал, что запомнит это и будет часто про себя повторять голосом мальчика - в те дни, когда его внезапно настигнет желание кого-то зачем-то полюбить.
Не так уж он был и неправ все эти годы - в похоти нет ничего зазорного, ничего животного, ничего отвратительного, это так же просто, как есть, как дышать, и так же необходимо.
Всем.
На всю жизнь не запомнится тот, кто покупал одежду, кто водил в столовую, кто искал способ заинтересовать издалека, через совместные занятия и общие интересы. Запомнится тот, кто впервые занялся сексом, а ещё лучше если это было больно, страшно, шумно, до цветных пятен перед глазами, и никакого места для платонических чувств тут нет. Они вообще требуют гораздо больше времени.
Если бы в личном общении человек был груб и делал бы больно, ему бы этого никогда не простили. Секс - совсем другое дело.
Райнер не мог сейчас быть таким соблазнительно-грубым, каким был демон, он мог только идти напролом, давясь своим недовольством, своей злостью и грустью.
Пока она не выплеснется наружу.
Хочешь прикосновений - получишь их сполна.
Райнер не мог нормально отреагировать на слово "страшно". Значит, он без страха сказал, что уважает в Райнере лишь то, что ему не принадлежит, но теперь он перед чем-то стушевался, сделал несколько шагов назад. Совесть? Нет, это вряд ли.
Он размахнулся и отвесил Томасу сильную, звонкую пощёчину:
- Ещё р-р…раз ты с..кажешь...
Райнер сказал бы это двумя короткими быстрыми фразами - такими же быстрыми, как и его удары, но тело старательно сопротивлялось этому. Быть может, доппельгангер поддался лести и теперь готов был стать на время Райнером, благоразумным и тихим, раз уж они поменялись местами?
- ...ч...то ты боишься...
"Каково тебе слышать это со стороны, Райнер?"
Он мог бы отшутиться или придумать какой-нибудь длинный ответ, полный красок, после вспышки гнева память постепенно возвращалась к нему
но не стал
для кого теперь позировать?
"Хуёво."
Кому интересно, о чём он, Райнер, думает сейчас, когда бьёт ещё раз и ещё, не так, как Ричард, с силой, доминирующе, а с замечанием, как били его когда-то, о чём думает, когда разбивает Томасу губу, когда его обожжённые пальцы касаются члена мальчика. Кому интересно?
- я д-действитель..но убью т-тебя, Томас.
Он замолкает, глядя на мальчика, и выполняет его просьбу нежно и медленно, кусая место раны.
Пальцами обводит головку, возвращается к основанию, крепко сжимает - компенсировать холод и неуютный лесной ковёр будет непросто, особенно если ты не такой обаятельный и привлекательный, как доппельгангер, но Райнер сказал себе, что он уж постарается.
- Г..говори чт-то нибудь…п.п-продолжай, - Райнер говорит как можно быстрее, чтобы не запинаться, но стратегия обречена на провал.
Освободившейся рукой Райнер снова душит лисёнка, слабые выдохи чувствует на своих губах.
Пусть им обоим будет хорошо.

Том громко всхлипывал, и на его лице плясали блики. Райнер поднёс руку к лицу, чуть расставил пальцы и пригляделся к ним, потом кончиком языка провёл от запястья до второй фаланги среднего пальца. Кровь на вкус не такая солёная - значит, ему не показалось, лисёнок действительно плакал. Он прервался ненадолго, чтобы положить руку на грудь мальчика и почувствовать быстрый, судорожный вздох - резким рывком в перерезанном сухожилии, по нервам от кончиков пальцев к локтю, тянущей болью уже дальше.
Собственное разочарование Райнера уже вспыхнуло и уже сгорело, он пользовался методом доппельгангера - паразитировал на чувствах своего партнёра.
Райнер не мог поручиться, что это были слёзы разочарования, а не боли, но свято в это верил - потому, что вторую мог сам себе обеспечить в любых объёмах.
Каждый стон мальчика свидетельствовал о том, что он-то сейчас чувствует достаточно, что он-то не испытывает нехватки эмоций. Райнер хотел того же, но по-своему, со своей стороны.
Сказывалась нехватка простых человеческих отношений, постоянная чрезвычайная близость с самим собой, с потаёнными уголками своего сознания. Ему стоило бы утопить новое знание в алкоголе, в наркотиках, если их удастся найти.
Или не стоило бы, но так поступили бы многие - так поступили бы почти все.
Райнер мог бы всё это время рассказывать Тому о том, как всё смешалось и почернело за каких-то десять минут, и мальчик бы сочувственно кивал головой, задумчиво глядел бы перед собой или взял бы у Райнера сигарету и закурил за компанию...
Райнер мог бы, если бы был Райнером, а не осадком из того, что не прореагировало и осталось в нём тихо страдать и гнить, ожидая своего часа.
Какая-то его часть осталась подмечать и запоминать мелкие детальки, чтобы потом составлять из них живые картины для галлюцинаций, для снов или для тяжёлых размышлений.
Для рисунков, которые смешивались, накладывались друг на друга и для стороннего человека были непонятными, неузнаваемыми.
Том целовался с открытыми глазами. Если ему страшно, в этом нет ничего удивительного, но ведь мальчик только что сам попросил Райнера поцеловать его - а раз он может просить, значит ещё не так боится. Райнер поглядел на мальчика внимательно, стараясь изобразить своё недовольство так, чтобы Том его увидел:
- Ч-что так..кое, Том? Т-ты ведь… с-сам э-этого просил...
Райнер чуть прибавил темп.
Встречал он мазохистов на своём веку, причём немало, но зачастую разница между ними и остальными заключалась в том, что однажды испытав боль наряду с сексуальным удовлетворением, они со временем быстро смешивали одно с другим и учились получать удовлетворение уже от знакомых ощущений.
То, что происходило с Томом, Райнер затруднялся объяснить иначе, кроме как тем, что когда-то кто-то у этого мальчика уже был, и кто-то научил его этому.
Или он сам научился, что на самом деле почти невероятно.
Райнеру случайно пришла в голову такая мысль, но он вовсе не был ей рад - желание убить лисёнка постепенно росло в приоритете над желанием пожать с него каких-нибудь чувств и сейчас, и после того.
Том вроде бы был не против - скорее всего, потому, что никогда не знал, каково это - умирать.
Райнер не назвал бы себя экспертом по умиранию, но у него за плечами была не одна попытка самоубийства, и кое-что он в этом деле уже смыслил. Даже если ты сам не боишься смерти как таковой, организм считает совсем по-другому. Организму нужен кислород, которого становится тем меньше, чем меньше крови, и как только он ощущает его нехватку, каждая клеточка тела начинает бить тревогу.
Панический страх нельзя преодолеть одной только верой в то, что "по ту сторону"
в месте, которого нет
будет гораздо лучше.
Сатанисту казалось, что мальчик об этом попросту не думал, но объяснять ему прямо сейчас смысла не было - пустые слова, пустые до тех самых пор, пока он не приложит усилия и не додумается сам.
"Или ты всё-таки объяснишь ему, на словах и на пальцах - тогда, когда он будет меньше всего от тебя этого ждать."
Райнер не хотел слышать ничего в будущем времени.
Он не считал себя ни семьёй, ни другом - потому, что стать старшим братом у него всё равно не получилось бы, а до надежд мальчика ему было вообще мало дела. В конце концов, доппельгангер сказал однажды слова, которые объясняли всё - "сатанист", "раздвоение личности".
Безнадёжный случай. Единственная дорога - прямиком в морг.
Райнер даже пожалел, что Том не договорил, и ему захотелось вытрясти из мальчика ответ.
"Не надо. Он итак от тебя не в восторге."
"Не должен быть."
"Я не хочу, чтобы он знал меня таким."
"Я хочу."
- Какая  надежда, Том?
Мальчик дёрнулся, Райнер пресёк его попытку вырваться несильным ударом локтя под рёбра - сейчас этого было вполне достаточно. Это была даже не мера физического наказания, это было замечание.
Не списывай.
Не вертись.
Иначе придётся отправить тебя за родителями.
Звонкий голос мальчика наконец смолк, и Райнер стал вслушиваться, ненароком вслушиваясь и в слова:
- К-конечно трудн-но. Т-ты д-думаешь, м-мне ссейчас легко? - он провёл большим пальцем по кадыку Тома, надавливая и на несколько мгновений лишая его возможности говорить вообще. Постепенное превращение слов в прерывистое, сухое и сиплое дыхание ласкали слух Райнера.
Такой  голос нравился ему. Такой голос...
Райнер разглядывал влажные губы мальчика, и понимал, что ему хочется слышать больше стонов, исполненных по разным причинам. К своему удивлению, он был не совсем готов к этому - крушение нравов не способствовало возбуждению, но это был верный способ хоть ненадолго отвлечься.
Томас отвлёкся - он постанывал пока чуть слышно, ёрзал и двигался Райнеру навстречу, будто он вовсе не одинокий мальчик, который долгое время и не дружил-то ни с кем, а Райнер будто вовсе не сатанист, а...
"Я видел порнофильм, который начинался так же!"
Шлюшка. Том, маленькая одинокая шлюшка.
Райнер поклялся себе, что если они оба переживут этот день и он увидит хоть намёк на другого любовника у мальчика...
"Думай о мороженом. О том, что ты ему обещал - что я обещал, но что ты был не против сделать. Ты не должен быть его единственным и безраздельным обладателем, ты должен брать другим - качествами. Ты только что об этом думал, чёрт тебя дери! Ты только что думал об этом!"
- Чт-то т-тебя ост-тановило? М-может быть… с-страх?
Райнер отпустил член мальчика - опасно вот так заводить его, иначе сейчас он попросту разрядится и больше от него кроме стонов боли ничего не получишь. Он дал мальчику чуть передохнуть, набрать в лёгкие воздуха и коснулся пальцами правой руки губ, заставляя чуть приоткрыть рот.
- Т-ты ит-так мой. С-собственность. И т-ты оч-чень вин-новат в том, чт-то сом-мневаешься.
Вопрос "почему" поставил Райнера в тупик.
Действительно, почему?
Есть много разных причин, и он устал уже их называть, но сказать ещё раз можно - Тому некуда спешить.
- Пот-тому, чт-то я эт-того х..хочу. Ст-танешь т-ты отвра..тителен или нет за..ависит т-только от т-тебя. Буд-дешь т-ты нужен или нет...
"Он будет нужен мне в любом случае. Каким бы ты его ни оставил."
"Как быстро ты изменил мнение."
"Нечасто люди говорят обо мне хоть что-то хорошее."
- Лек-кция ок-кончена, Т-томас,  - он провёл кончиками пальцев по языку мальчика.

Перед глазами потемнело, уши заложило, и всё то, что находилось рядом, стало совсем неслышным, а шумы вдалеке необычайно громкими. Райнер замер, глядя прямо перед собой, в темноту, где больше не было ни лица питомца, ни его собственных бледных рук - вообще ничего. Он не знал, сохраняет ли равновесие всё это время, но падения не чувствовал.
Райнер совсем не думал о кровопотере, но в отличие от равновесия о ней не обязательно было думать. Обычно кровопотеря не вызывает таких эффектов. Скорее всего, "демон" пытался достучаться до тела.
Лоб и щёки заметно напряглись, Райнер пообещал себе больше не изображать никаких эмоций до тех пор, пока снова не захочется очень сильно или не возникнет чрезвычайная необходимость.
Сатанист знал, что Томми итак вряд ли понимает его, но теперь он потерял последние подсказки - в конце концов, слова не всегда играют ключевую роль.
Бьёт - значит рассержен, целует - значит нет. Какой ещё логикой Том может руководствоваться?
Райнер плохо слышал то, что сказал мальчик, но суть по-своему понял. Он снова выглядел стандартным будничным Райнером, спокойным и серьёзным.
Спокойный и серьёзный Райнер шумно выдохнул рядом с правым виском мальчика, провёл кончиком языка почти от самых волос до уголка глаза. Ресницы Тома щекотали губы, слёзы на вкус были совсем как...
есть ли смысл с чем-то их сравнивать?
слёзы как слёзы, ещё одна жидкость. которую выделяет организм
их значение надумано, продиктовано моралью
но мысли о том, что ты пробуешь на вкус слёзы довольно сладка
очень сладка.
- Т-тише, Том… п-парни не п-плачут.
Глупость - такая же, как и любой гендерный стереотип, но сейчас Райнеру показалась уместной именно эта фраза - потому, что сколько бы Райнер не запрещал, от мальчика не зависит будет он плакать или нет. Он будет знать, что хозяин недоволен ещё и этим, и знание будет тяжким грузом, который не даст получать простое человеческое удовольствие от простых человеческих радостей.
Райнер полностью положился на тактильные ощущения до тех пор, пока бесполезные зрение и слух не работали. Томми почувствовал ласку там, где её почти не было, и прижался к Райнеру. В лесу было довольно холодно - не настолько, чтобы от этого ощущения было легко избавиться, но настолько, чтобы заметить контраст между телом мальчика и слабым ветерком. Райнер соединил тонкой кровавой линией ключицу, плечо и лопатку лиса и тоже прижал к себе - просто для того, чтобы чуть погреться вдали от леса, от сатанизма и от нервного срыва. Отдохнуть секунд тридцать.
По собственным меркам он уже очень давно не был с кем-нибудь - ни с девушками, ни с парнями, ни будучи "демоном", ни будучи собой; в последнее время он даже убедился, что прекрасно чувствует себя в полном одиночестве, наслаждается чисто платоническим общением в полной мере, и больше ни в чём не нуждается.
Это была наивная мысль, если учесть, что его не так воспитывали.
Минутное просветление закончилось, Райнер отпустил Томаса. едва заметно целуя скулу мальчика
прощай, лисёнок. надеюсь, я ещё вернусь.
Том закашлялся и продолжил вырываться, и каждую его попытку Райнер сопровождал новым лёгким ударом.
- Т-том, т-ты, я н-надеюсь, понимаешь, чт-то я не в-выпущу тебя?
Мешает говорить? Можно говорить в те редкие моменты, когда Райнер даёт ему вздохнуть - сатанист не представлял себе, как редко и как недолго это бывает, его движения были механическими, отработанными, и управлялись скорее памятью, чем волей.
Слово "дружба" было ещё одним рычажком, на который нежелательно было нажимать при Райнере. Будь он собой, он бы думал о том, как спешат обычно люди называть себя друзьями.
Если подумать, у него никогда не было друзей в том смысле, в котором он хотел бы их воспринимать. Были верные товарищи, но друзей всё-таки не было.
Сейчас его не очень волновала дружба, товарищество, любовь и прочие долгосрочные вещи - потому, что ничего долгосрочного могло и не быть. Ему хотелось как-нибудь избавиться от давления совершённых ошибок, причём как можно быстрее, затмить их чем-нибудь ещё
пусть даже ещё одной ошибкой - если придётся, он как-нибудь с ней разберётся, а сейчас для этого времени нет.
Райнер уж точно не считал себя заботливым. Может быть, он таковым и бывал, но для редких людей, и эта забота скорее была следствием его педантичности, которая покрывала всю его собственность, как физическую, так и эмоциональную.
А так как Томми теперь был его, ему требовался уход, как и любой другой вещи.
По крайней мере, Райнер отделался от навязчивой совести этой мыслью, какой бы дурной и неправдоподобной она ни была.
- Я п-повторяю п-последний раз: ты н-не уйдёшь от меня д-до тех пор, п-пока ты жив...
Питомец сипло дышал, широко открыв рот, пытался что-то сказать, но Райнер старательно не давал - потому, что это было пока единственным, что приносило ему долгожданное удовольствие, привлекало внимание к плоти, отрывало от чувства вины и стыда.
Каждый раз, когда он разжимал руку, Томми вздыхал глубоко, резко, Райнер прикрывал глаза и вслушивался, но долго наслаждаться не мог - дыхание постепенно возвращалось в норму. Он почти заставил себя вернуться к тому, с чего он начинал, вспомнить, что перед ним обнажённый парнишка, кажущийся ему привлекательным - достаточно привлекательным для того, чтобы
- ...ни сейчас, н-ни ещё когда-либо.
Том показался ему послушным - настолько, чтобы Райнер мог ослабить бдительность и слушать то, о чём мальчик говорил.
Если бы запретить себе бояться было так просто, всего этого не случилось бы. Райнер за долгие годы не смог этого сделать - он часто ловил себя на том, что припас список вещей, которые заставляют его
по-особому нервничать, избегать их любыми способами - вот как он это называл.
Но сейчас можно себе признаться - он боялся многого.
Томми дотянулся до Райнера и поцеловал его сам. Значит, нехватка воздуха влияет на мальчика не так пагубно, как хотелось бы? Райнер чуть удержал Тома прежде, чем вынудить его лечь обратно, взял за подбородок, оглядел на случай, если слёзы на щеках мальчика ещё не высохли. Ничего страшного, ещё появятся новые.
- П.. попробуй у-угадать,  - было бы неплохо загадочно улыбнуться, но Райнер пообещал себе дать мимическим мышцам отдохнуть.
Попробуй угадать, а я пока отнесу эти бумаги в офис.
Райнер купился на покорность лиса, и, как оказалось, купился зря - мальчик дёрнулся ещё раз, сильнее, чем раньше, и     раненая рука теперь ныла невыносимо, ещё больше, чем раньше.
- Т-томас, блять! - "демон" удержал Райнера от удара коленом в пах, но Райнер был достаточно многозадачным, чтобы лисёнок ощутимо получил челюсть.
"Райнер!"
"Я собирался совсем по-другому использовать эту руку, но этот чертёнок только что избавил меня от всякого желания продолжать."
"Ты думал, что он не будет вырываться? Райнер, как будто в первый раз..."
"Я был уверен, что он будет, но ты понимаешь - сначала он говорит, что не будет бояться, и я, подчиняясь благородным порывам, надеюсь хоть как-то его подготовить к тому, что сейчас будет происходить..."
"Посмотри хотя бы, не сломал ли ты ему челюсть."
Райнер осторожно провёл пальцами по месту удара, рядом с ним, чуть надавил.
"Не сломал."
"Будь осторожнее."
- Ещ-щё одна т-такая выходка и я в-возьмусь з-за нож. Ес-сли бы он был хоть н-на сантиметр ближе, я б-бы уже вз-зялся.
Может быть, насчёт ножа он был не столь серьёзен, но теперь мальчику неоткуда было ждать пощады.
Райнеру больше не приходилось сомневаться, что Тома надо крепко удерживать, а значит теперь он мог работать только одной рукой, а значит ему пришлось бы либо душить, либо...
"Ему будет очень больно. "
"О, поверь, я знаю..."

Отредактировано Raineri (30-05-2015 16:22:21)

Том выгибался и дрожал, Том точно не контролировал своё тело - если бы контролировал, стеснялся бы шелохнуться. Райнер внимательно наблюдал за ним, но никак не мог взять в толк, почему сам не чувствует то же самое, или хотя бы примерно то же самое, или хотя бы что-нибудь. В раны набилось обрывков свитера и пыли, обожженная кожа стёрлась, а он всё ещё слышал только отголоски действительных ощущений, будто они с доппельгангером поменялись местами.
Будь это так, он бы не волновался, он бы окунулся куда-нибудь глубоко в прошлое и оставался там до тех пор, пока его не вытащит совесть или пока не устанет второе сознание без донора.
До тех пор, пока по его телу не пустят разряд.
До коликов смешно - будто бы это тело не привыкло к разрядам.
Меньше, чем триста восемьдесят вольт он так и не почувствует, больше, чем триста восемьдесят вольт, может с некоторой вероятностью его убить.
Такие вещи не пишут в медицинских картах, а на слово не верят до тех пор, пока не попробуют питать от "демона" электрочайники, микроволновки и принтеры.
Домашнее электричество так прекрасно, а дикое...
Феликс.
Райнер прикусил губу, но крови так и не почувствовал - он не мог крепко сжать ни челюсть, ни кулак. Кулак, наверное, потому, что где-то перерезано сухожилие, а челюсть потому, что он давно не ел.
Очень давно не ел.
Навалилось столько дерьма разом, что его не разгрести ни одним известным человечеству способом, и единственный выход - задержать дыхание и плыть по самой поверхности, изредка глотая немного воздуха.
Глоток воздуха - это человеческий голос откуда-то извне. Ни музыка, ни записи, ничто не даст ощущения присутсвия. Том не мог говорить ни с кем больше, Райнер чувствовал, что к нему обращаются, и готов был отозваться.
На самом деле Том только шумно дышал, а Райнер слышал голос кого-то безымянного и неопределённого, такой, что даже пол говорящего трудно назвать с уверенностью.
"... Райнер, открой глаза. Немедленно открой глаза. Я не могу попасть в тело, Райнер. Открой глаза, Райнер."
Такое иногда случалось тоже - организм не работает как часы, не всегда раз в сутки бывает светло, существуют затмения и полярные ночи. Райнер открыл глаза и с неохотой отстранился от тёплого Тома. Он мог бы и остаться, лежать и обнимать до смерти перепуганного лисёнка, не отзываться на его голос, уткнуться лбом в землю.
Дать мальчику хотя бы примерно представить, что это такое - когда в твоих объятиях умер твой любовник.
А потом многозначительно смотреть в глаза с больничной койки - это если повезёт.
Или многозначительно смотреть в глаза с фотографии на могильном кресте - никто же не будет интересоваться, кем он там был на самом деле? Земле всё равно, христианин ты или нет, бактерии - самые толерантные существа.
"Соберись. Хоть на что-нибудь… "
Мальчик кивнул, Райнер кивнул следом за ним - а может быть, он просто мотнул головой, чтобы проснуться.
Он, казалось, только что бил Тома - или это было не сейчас. а когда-то раньше? Райнер пребывал в блаженном неведении по поводу расположения событий во времени.
Они были - и это всё, о чём он мог позаботиться и что его волновало.
Воспоминаниями был занят "демон" - вернее, то, что было вместо него.
Всё это время было вместо него.
То, что убило Феликса.
Райнер не слышал, что ещё происходило во внешнем мире, кроме плача.
Это был его собственный? Это было очередное воспоминания?
Райнер не боялся - потому, что бояться было нельзя. Такое часто случалось во время "перегрузок", а они были следствием каких-то сложных проблем с нервной системой, так почему бы своеобразной "перегрузке" не быть сейчас? Не важно, чем она продиктована...
Никаких демонов нет. Райнер с ужасом осознавал, что в его голове всё это время был только он сам, и голос, который он слышал...
"Райнер, что за ерунду ты несёшь? Я всегда был другим и всегда им буду. Райнер!"
Том громко всхлипнул, его лицо перекосилось. Райнер этого не видел, но он знал, что у мальчика красные глаза и красные пятна на лице, и что его губы блестящие и влажные. И солёные на вкус.
Лис всё говорил и говорил, но для Райнера его слова были только белым шумом. Они записывались на невидимую и неосязаемую плёнку, доппельгангер услужливо проигрывал их медленно и доходчиво, пока Райнер слизывал слёзы мальчика с его подбородка.
Мгновенная мысли промелькнула в голове: "Если он перестанет плакать, я ударю его снова".
Райнер замер.
Это было что-то первобытное, что-то страдающее и алчущее. Райнер не знал, что именно, но эта мысль не была продиктована никакими чувствами - она наоборот порождала их.
Наверное, ему просто очень хотелось пить.
"Прости меня, пожалуйста."
- Я прощаю, - шепнул Райнер, улыбаясь вполне естественно, от уха до уха, как будто ему снова лет пять, касаясь губами самого тёплого места на щеке мальчика - места удара. - К-конечно, я п..прощаю.
Он погладил кончиками пальцев чуть выступающую тазовую кость мальчика, глядя на свою руку. Пальцы дрожали как у алкоголика со стажем, Райнер не видел такого очень давно
или, может быть, он заметил это же самое несколькими минутами ранее - кто знает. Райнер потерялся во времени.
"У меня раньше никого не было."
- У меня раньше никого не было.
- Феликс, ты точно уверен, что...
- М-мы делали это уже...мхх..
- Это были только пальцы.
- Да без раз..ницы.
- Есть разница.
- Я же сам прошу тебя.
- Что?
- Прошу тебя, Райнер...
Томми громко плакал, громче, чем говорил, и Райнеру приходилось вслушиваться в его слова. Райнеру было во что вслушиваться и он мог это делать, и для него это было своеобразным достижением.
Он стащил с Тома бельё, пересел чуть удобнее, приподнял.
Нет, не лис был сломанным.
Райнер чувствовал себя так, как будто он сейчас разлетится на составные, тихо, без огня и без звона - просто разрушится на составные части. Мало того, что он не понимал, кем является, не понимал, кто всё это время жил с ним бок о бок в одном теле, был это кто-то другой и если нет, то как объяснить всё между ними происходящее, мало того, что он был изранен и обожжён многократно, но не чувствовал этого, он не знал, который сейчас час и который день. Его организм словно перестал функционировать вовсе.
Нет, где-то он, конечно, всё ещё функционировал, но лучше бы кровь прилила к голове, лучше бы мозг получил много кислорода - Райнеру почему-то показалось, что это бы исправило его положение, прогнало все сомнения
это была ещё одна идея чудодейственного лекарства наряду со вскрытием черепа
и избавило бы от принятия необдуманных решений.
- Я просто хочу избавить тебя от принятия необдуманных решений.
- Если это не сделаешь…аххх…ты, это сделает твой демон.
- Никогда.
- Ты так уверен?
- Вполне.
- Райнер… просто хотя бы раз… сделай так, как я попрошу.
Томас притих, Райнер внимательно посмотрел на него. Его губы разомкнулись сначала для хриплого вдоха, а потом для того, чтобы прозвучал вопрос, который должен был рано или поздно прозвучать.
Райнер потянулся за ножом.
- Нет!
- Феликс, я...
- Не надо больше… я не хочу больше...
- Потерпи чуть-чуть.
- Убери его… немедленно.
- Фел..
- Мне больно, Райнер.
Лезвие дрожало в руке Кларета, и он опасался подносить его к мальчику слишком близко. Со стороны это выглядело страшнее, чем было на самом деле - Райнер крепко сжимал рукоять, вытянув руку перед собой, будто выбирая, куда ударить.
Печень, сердце, сонная артерия, висок.
Плащ поддавался легко - чего ещё можно было ожидать от ткани для обивки гробов? Том почти мгновенно был свободен, но теперь от его рук уже немногое зависело.
Может быть, Райнер хотел, чтобы лисёнок вырвался и всё-таки убежал.
Где-то в глубине его душ.
Том наверняка чувствовал Райнера, и это было не самое приятное ощущение на свете. Райнер вполне представлял себе, чем это могло закончиться.
- Там что-то… Райнер, это кровь?
- Мм...
- Райнер?
- Что?
- Мне… страшно. Это кровь?
- Нет.
Райнер кончиками пальцев собирает капли, чтобы ярко-красные пятна на белоснежном пододеяльнике не выдали его прямо сейчас.
- А что тогда?
- Фел, блять, угадай, что.
- Ты...
- Да. Пойдём в душ.
- Я что-то не в настроении ходить.
- Хочешь, я тебя отнесу?
Феликс слабо улыбается.
Райнер низко наклонился над Томом, так низко, как мог, чтобы видеть его лицо. Спина ныла в тако неудобной позе - разница в росте давала о себе знать.
Томас, скорее всего, уже почувствовал, но Райнеру не хотелось оставлять этот вопрос без ответа.
- Очень.
Он мог бы закрыть рот мальчика рукой или заткнуть плащом, но не стал.
Негигиенично.
За сегодняшнюю ночь это был второй нормальный человеческий поцелуй.

Отредактировано Raineri (04-06-2015 00:51:25)

Райнеру казалось, что слова благодарности Тома на самом деле не были словами благодарности, он лгал - не так, как лгут, говоря неправду намеренно, а немного по-иному: "Ты давно должен был это сделать. Да уж, спасибо, только не ной ради всего святого. Я устал здесь лежать, выпусти меня.".
Райнер занёс было руку для удара, но снова ударить не смог - мышцы не слушались. Кончики пальцев легли на щёку лиса нежно, так, как не сделал бы Райнер.
"Конечно не сделал бы, идиот. За что ты бил бы его? За то, что он недостаточно искренний? Он сейчас со страху умрёт, а ты требуешь от него чистосердечных признаний."
"Когда мы успели поменяться ролями?"
"Никогда. Ты всегда был холоднее, что бы ты не делал."
Райнер охотно поверил доппельгангеру - он иногда думал о том, что в нём меньше любых эмоций и это когда-нибудь сыграет с ним злую шутку. Райнер снова улыбнулся - а ведь он всегда считал себя "хорошим". Может быть, потому их и было двое - каждый был по-своему отвратительным, и когда-нибудь они стали бы единой невыносимой личностью
с дурацкой ноющей, вечно страдающей и вечно печальной начинкой. Снаружи гнилой, внутри ещё целый.
Райнеру не нравилась эта идея - потому, что наоборот было комфортнее, он проверял это десятилетиями.
А может быть и нет - в чём он мог быть уверенным?
Обещания лисёнка тоже показались Райнеру ненадёжными. Он всё ещё мог удержать Томми, но его шансы на это с каждой секундой таяли. Непокорность раздражала - сейчас больше, чем когда-либо ещё. Он бил бы с радостью, ему больше хотелось бить лисёнка, чем заниматься с ним сексом - но второй был об этом другого мнения.
"Райнер, ты точно что-нибудь ему сломаешь."
"Заживёт."
"Просто возьми то, что хочешь, и успокойся."
"Я не этого хочу. Я хочу прийти в себя, а ты мне не даёшь."
"Я?"
"Ты убил Феликса. Это ты во всём виноват."
"Я, я убил. И не только его. Феликс - всего лишь один из множества."
"Нет."
"Что?"
"Не один из множества. Я не понимаю, как ты можешь… не понимать. Мы же один и тот же человек, так?"
"Мы разные. Прекрати эту чертовщину, как тебе только в голову пришла эта вся дурь? Ничего не изменилось. Ты всё придумал сам."
- Я всё придумал… сам...
Мальчик сдвигал колени. Райнер что-то думал о нарушенных обещаниях, и хотел было сказать вслух, но Томми ведь не обещал не сопротивляться - он обещал только не вырываться. Если бы питомец просто лежал, мелко вздрагивал и закрывался руками, Райнер бы  так ничего и не почувствовал - не то, что сейчас.
Райнер уже успел и разозлиться, и успокоиться, и обнять, и поцеловать, и простить, и затаить обиду. Сколько противоречий для такого короткого промежутка времени - Райнер раньше никогда себе такого позволял, позволить не мог и теперь.
Холодные пальцы мальчика коснулись шрама - почти нечувствительной грубой кожи, белой, ещё белее, чем остальная. Райнер помнил, как выглядят шрамы у него на спине, хоть и видел их всего пару раз: стоять и разглядывать в зеркале свою спину - занятие явно не для него.
Если Том захочет, Райнер сделает ему такие же, может быть, даже больше.
Нет, не сделает - у мальчика слишком маленькая спина.
Даже спина слишком маленькая.
Но, с другой стороны, ему только шестнадцать, может, Томми ещё вырастет хотя бы по плечо Райнеру.
Кларета не заботило, хочет Томми этого или нет - он представлял, как острое лезвие рассекает плоть, как кровь выступает сначала бусинками, потом широкой блестящей линией по контуру пореза, а потом стекает по спине, повторяя контур позвоночника.
Страшнее всего когда с первого раза порез оказался недостаточно глубоким и приходится повторять его в том же самом месте. Такое бывает, когда не хватило решимости.
Говорят, скупой платит дважды - так вот это почти то же самое.
Райнер чувствовал клыки - человеческие зубы так не резали, он-то знал. Он помнил, как выглядит переходная форма, и она ему не нравилась - в этом было что- то отвратительное, противоестественное. Райнер знал нескольких зоофилов, они временами делились с ним впечатлениями, но сам парень почему-то никак не мог проникнуться этой идеей.
Может быть, это была не его тема, вот и всё.
Привкус крови напомнил какие-то далёкие дни, ещё до Феликса, когда ему было вот так же безразлично и тошно, с кем бы он ни был и где бы он ни был. Мгновенное просветление длилось так недолго...
Пальцы царапали спину. Райнер разорвал поцелуй и чуть толкнулся в мальчика - он хотел слышать его стоны. Стоны - это не то захлёбывающееся дыхание, в них не столько страсти и не столько жажды, но нужно уметь довольствоваться тем, что есть. Райнер не смог бы сейчас хорошо душить - потому, что пальцы его больше не слушались.
Лис плакал и просил Райнера помочь, но он пообещал не давать пощады - да и что он теперь-то мог сделать? В голову приходили разные добрые, нежные слова - они никак не облегчили бы боль, но Том бы имел ложное представление, что Райнер сейчас заботится о нём.
Райнер не привык врать потому, что вся ложь брала начало в страхе, а бояться ему всегда было нельзя.
- Нет, Томми. Терпи. 
Райнер не получал того удовольствия, какое должен был получать - может, где-то на задворках сознания, но не там, где он был сейчас.
Томми, похоже, не хотел терпеть - Райнер не спрашивал, но знал. Он немного смыслил в домашних животных, кроме рыбок, но если твой питомец впивается тебе в горло, ему, скорее всего, не нравится твоё поведение - или это было особое проявление безмерной любви и благодарности?
Райнер чуть приоткрыл рот и слабо выдохнул, слыша, как дрожит его голос. Он тоже чувствовал свою кровь - так же, как и Феликс тогда - но сейчас Райнер был в другом положении.
Он часто злился, что из крови делают культ, утверждал, что это всего лишь жидкость - но без неё было ох как несладко.
Но не этого ли он добивался?
Кларет прикусил губу, закрыл глаза, смакуя это далёкое тянущее чувство - должно быть, это боль собственной персоной, ведёт себя так, будто они не знакомы, холодно и неприветливо.
Да, нужно уметь довольствоваться тем, что есть.
Райнер отсчитывал удары собственного сердца, уже ставшие реже, и двигался им в такт. Из всех его возможных смертей эта была бы одной из самых дурацких.
Райнер уже поверил, что умрёт, и искренне наслаждался этой мыслью за неимением каких-либо других: снова затих доппельгангер, затих он сам, и осталась только болезненная тяжесть...
Кроме тяжести была ещё назревающая паника, которая непременно следовала за кровопотерей. Парень старался не дать ей себя поглотить или хотя бы отсрочить этот момент - тело борется за жизнь очень и очень неумело, со стороны это выглядит дурацки.
Райнера всё ещё заботило, как он выглядит со стороны, хотя его молчаливыми судьями были только лесные зверьки, случайно оказавшиеся не в то время и не в том месте.
Так же, как и мальчик. Он и был лесным зверьком, даже сейчас на какую-то часть был.
"...Р-райнер?"
"Повтори ещё раз."
"Тебе больно?"
Райнер был бы рад, если бы ему пришлось ответить утвердительно, но это тоже была бы ложь - то, что он чувствовал, напоминало боль растворимую в таблетках - не потому, что её было недостаточно, а потому, что сатанист ничего не мог принимать извне.
С другой стороны, отрицать её наличие Кларет тоже не мог - раз он знал, что это боль, а не что-то другое, значит, это она и была.
- Мне… всё равно, - кажется, его язык заплетался, но понять, что он пытался сказать, было можно.
Райнер чувствовал, что сейчас упадёт и похоронит Тома под собой - проткнёт ему грудную клетку острым локтем.

Каждый стон мальчика был своеобразной ступенькой на пути к реальности. Чувства постепенно обострялись, Райнер терял с тем, что внутри, и возвращался обратно к телу, которое, как оказалось, было полно самых разных ощущений.
Кларет не знал, что чувствовал мальчик. Физически - знал, но физически - совсем другое. Лис пришёл найти его, пришёл потому, что соскучился, и хотел его видеть. Между ними установились странные отношения. Они были едва знакомы, и вряд ли Том действительно мог скучать по его, Райнера, исключительной и невероятной личности - хотя бы потому, что её и не было, а если и была, мальчик едва-едва успел с ней познакомиться.
Райнер ломал голову над тем, что успел сделать такого, чтобы зацепить Тома.
Была одна вещь поверхностная и низменная, но вполне очевидная, и Райнер её избегал.
Снова.
Может быть, Тому нравится то, что сейчас происходит, и несмотря на боль он ещё долго будет вспоминать эту ночь?
Райнер хотел взяться за нож снова, и сделать так, чтобы мальчик не вспомнил больше никогда, но потом вспомнил, что находится на территории Академии, что Том - его питомец, что повсюду маги, и так или иначе он не сможет скрыть своих следов. Обрывок плаща, дерево и кровь на земле расскажут - может быть, даже в прямом смысле - о том, что видели.
"Хочешь, чтобы хорошо было только тебе?"
Райнер мотнул головой. Это - шаблон стандартного изнасилования, когда хорошо только кому-то одному. Сейчас никому не было хорошо, Кларет даже по-своему страдал.
По крайней мере за жалостью к себе он забыл о главной своей проблеме.
И так у него было всегда: он меньше жалел о содеянном, чем жалел себя, попавшего в такую ужасную ситуацию. Ах Райнери, бедный хороший Райнери, который на самом деле как будто бы ни в чём и не виноват, которого принудили обстоятельства, и как только ты справляешься с такой суровой тяжёлой жизнью!..
Сатанисту стало противно, он почувствовал, что хмурится. Почему бы не взять и не принять себя таким, какой ты есть? Большинство людей справляется с этой проблемой ещё в подростковом возрасте, но для Райнера он как-то подзатянулся.
Глубоко вдохнуть, глубоко выдохнуть. Открыть глаза, посмотреть на всё трезвым взглядом.
Райнер не делал сейчас ничего плохого, даже ничего необычного для себя - потому, что такое бывало и до Феликса. Так почему же сейчас он испытывает какие-то сложности?
Так просто, так быстро он в себя не придёт - но по крайней мере вернётся с небес на землю.
"Я буду ставить чёрточку в воображаемом блокноте каждый раз, когда ты будешь думать об этом снова. Там уже есть несколько чёрточек, если хочешь знать."
У Райнера бывали и тихие партнёры, но в них не было того шарма - такое чувство, будто спишь с резиновой женщиной или собственной рукой. В звуках была своя особенная прелесть.
Может быть, пассив чувствовал примерно то же, когда самое большее, что он мог услышать от Райнера - шумное дыхание?
Он был не в настроении делать так, чтобы весь лес знал, как ему хорошо, но Томми, раз уж он в этом нелёгком деле выступал добровольцем
сомнительным добровольцем, который зачем-то получил в челюсть, под рёбра, был хорошенько придушен и, похоже… порван?...
имел право что-нибудь знать о состоянии Райнера. Парень внимательно посмотрел на лисёнка, который кричал так, что вот-вот сорвёт голос, чуть замедлился, коснулся губами уха мальчика.
По его ключице стекла капелька крови - может быть, не первая, но Кларет только-только почувствовал её.
Сатанист толкнулся медленно, чуть приоткрыв рот и выдыхая куда-то Тому в висок, горячо и рвано. Пускай считает это маленьким ночным откровением, непродолжительным, но искренним.
На самом деле мне не так уж и всё равно.
Может быть, это были мысли доппельгангера, но Райнер принимал их - согласие, которое между ними бывало редко и редко теперь будет.
Райнер слышал, как пели сверчки.
Горячий язык мальчика коснулся раны. Том цеплялся за него, будто утопающий за соломинку, и Райнера это ставило в тупик - потому, что обычно жертва пыталась уйти от неприятных ощущений как могла. Лис только зализывал рану, пробовал на вкус кровь Райнера и сжимался так сильно...
Как сжимаются большинство девственников. Ничего сверхъестественного, ничего необычного - но чувство давно забытое. Приятно, больше даже как ностальгия, чем физически.
"Да нет, физически тоже приятно. Я чувствую кое-что кроме ностальгии."
"Я этого не отрицал."
Райнер обхватил бы мальчика руками, вцепился пальцами в волосы или что-нибудь вырезал бы на его груди - это было бы клеймом посерьёзнее и засосов, и браслета. Клеймом на всю жизнь.
Мальчик обхватил его ногами, и Райнер чуть было окончательно не потерял равновесие. Так больше не может продолжаться - он уже слишком слаб.
Кларет не знал, что придёт раньше - потеря сознания или оргазм.
На лбу и на спине выступил холодный пот.
Но как же хотелось хоть с чем-нибудь закончить сегодня - не с равноденствием, так с Томом.
Мальчик сдавленно зашипел, Райнер коротко поцеловал его - потому, что так часто делал Феликс, а Том не должен был быть Феликсом.
Предложение лиса не было лишено смысла потому, что Райнеру было действительно тяжело.
"Я согласился бы на твоём месте, иначе ты и вправду его придавишь."
Останавливаться никогда не было поздно, но для Тома уже сделано то, что сделано, и ничего хуже с ним всё равно не случится - в этом он даже был прав. Подозрительно прав.
Нет, он всё-таки слишком много знал. Райнер пообещал себе поинтересоваться, чем это вызвано, если переживёт эту ночь.
Были его слова ложью или нет, собирался он сбежать или нет - эти вопросы интересовали Райнера меньше всего. Ему нужно было только принять наиболее устойчивое положение и… держаться до конца, неважно, до какого.
Зато его руки наконец будут свободны, и он будет делать всё, что ему заблагорассудится.
- А ты сможешь сам, лис?
Райнер был удивлён тем, как вдруг охрип и ослабел его собственный голос, хотя он почти ничего и не говорил.
"Это слёзы, милый, это слёзы. Ничего удивительного - если подумаешь, вспомнишь, что такое с тобой случалось. Особенно в детстве."
Рука Тома в переходной форме была тяжелее, чем просто рука Тома. Райнер, получается, не зря побаивался наполовину лиса - потому, что это существо вызывало у него непонимание и суеверный страх.
Страх можно было подавить, ведь перед ним всё ещё его Том.
Его. Райнер зафиксировал эту мысль - потому, что впервые за порядочное время снова увидел в себе хозяина, а не того, кем он тщетно пытался быть.
Он позволил уложить себя на спину и сразу после того, как почувствовал под собой какую-то опору,  коснулся члена мальчика, пока ещё слабо и игриво, внимательно наблюдая за реакцией.
"Интересно, что он теперь будет делать?"
"Интересно, что будешь делать ты, если он попытается сбежать? Схватишь его за то, что держишь?"
"Может быть… Мне больше ничего не остаётся."
Райнер прикрыл глаза, чтобы не видеть изменений в лице питомца - потому, что он не мог их принять, боялся, что он снова попросит крылышек, проявит что-то чрезмерно животное.
Тогда придётся его убить. Точно придётся.

Если бы кто-то ещё недели полторы назад сказал Райнеру, что в ночь на 22 марта он будет вот так лежать на своём питомце (которого на тот момент парень, кстати говоря, тоже никак не ждал), да ещё и сам будет того очень хотеть, он бы, несомненно, не удивился - потому, что ночь равноденствия обычно полна сюрпризов и чудес. Вот и на этот раз она не поскупилась, отправив Райнера в пучину отчаяния на добрых полгода. Предыдущей депрессии ему, видите ли. не хватило - получи ещё одну!
Он встал на опасный путь не по своей воле, но не особенно ему сопротивлялся.
Христианам было проще - религия ничем их не манила, наоборот даже, отталкивала.
Подозрительно много Райнер знал о христианах.
Он наконец обратил внимание на Томми, почувствовал его рядом с собой.
Не просто рядом с собой.
Лисёнок - просто мальчик-девственник, тесный и дрожащий. Райнер чувствовал тёплую кровь питомца и даже немного переживал за него - потому, что просто так потом не отделаешься. Подобная рана будет… часто напоминать о себе.
Внезапно стать добрым и нежным Райнером он права не имел, да и времени у сатаниста было не так уж и много.
Томми не оставлял попыток укусить хозяина, оцарапать или сделать что-нибудь подобное. Райнер прощал мальчика на первый раз потому, что не запрещал сопротивляться - и без того неловко. Если следующий раз действительно будет, и он, Райнер, поставит такое условие, без болезненных последствий не обойтись.
Без ещё более болезненных.
Райнер не хотел ни о чём просить мальчика - он мог приказать, но приказ, изданный слабым, дрожащим голосом, всё равно похож на просьбу. Или на неловкую пародию на политика, имеющего немного власти, но отчаянно брызжущего слюной. Его всё ещё смущала звероформа - ничто так не смущало, как страшные неправильные очертания челюсти. Сатанисту думалось, что его просто шокировал укус мальчика ещё тогда, в комнате, и с тех пор налаживать контакт с лисьей сущностью мальчика Райнер передумал.
Томми тоже был не слишком-то аккуратен, и в том, что лисёнок испытывал, была и его вина.
По-хорошему, во всём, что лисёнок испытывал, была и его собственная вина - потому, что Райнер хотел как лучше. Он повторял это раз за разом как оправдание, чтобы не так себя ненавидеть.
Лисёнок положил на грудь сатаниста тёплую ладошку, парень улыбнулся, глубоко вдыхая. Томми наверняка чувствовал ладонью каждое ребро. Насчёт сердцебиения Райнер был не уверен - ему и самому казалось, что вместо крови в его теле что-то вязкое и тяжёлое, и что по сосудам оно не течёт, а тянется. Сравнивать что-то в себе с карамелью Райнер не посмел. Его тело казалось ему таким отвратительным, каким не казалось никогда.
Питомец назвал его имя. Райнер приоткрыл глаза, внимательно посмотрел на мальчика и слабо повёл руками, старательно держась теми пальцами, которые его ещё слушались.
- Да, Томми? Не говори, что хочешь крылышек, прошу тебя...
Райнер снова закрыл глаза. Томми бы заметил, как ослабела его рука, если бы доппельгангер вовремя не перехватил затухающее сознание в свои руки. Райнер уже ни за что не мог держаться.
Как будто в кабину управления садится новый пилот, и проверяет приборы. Поправляется в кресле. Деловито берётся за штурвал.
"Райнери… чёрт побери. Райнери, как же дерьмово быть тобой! Слышишь меня? Дерьмово!"
Второй пилот не отзывается, хотя его фигура в кресле видна. Придётся брать дело в свои руки - потому, что на кону жизнь пассажиров.
Не впервой управлять тем, что осталось. В искусстве владения слабым, едва дышущим телом, без использования органов чувств, считая орган равновесия, напрямую, доппельгангеру попросту не было равных.
Он широко открыл глаза, провёл кончиком языка по верхней губе, чуть прикусил её и рефлекторно двинулся навстречу Томми, который, судя по всему, совсем того не хотел. Худшей его мыслью было вскочить обратно - потому, что он уже травмирован, и начинать придётся заново. Доппельгангер положил ладонь на бедро мальчика, медленно, но настойчиво опуская его - не вниз, иначе он ещё наделает глупых ошибок, а на себя, грудью на грудь, чтобы питомец мог лечь и отдышаться.
Стремиться углубить быстрый поцелуй тоже было бессмысленно - Том наверняка понятия не имел, зачем оно вообще надо, но, скорее всего, просто повторял действия Райнера в этом случае.
Зря сатанист сомневался в питомце - судя по его реакции на прикосновения, никогда раньше он ни с кем не спал. Доппельгангер был приятно удивлён: получать хоть какое-то удовольствие в такой ситуации тоже было непросто. Он коснулся венок, проводя рукой по всей длине члена лисёнка: может быть, ему удастся добиться смены интонации стонов, и тогда дело можно считать сделанным.
"Демон" думал, что на ближайшее время всякое желание активничать у Томми отобьётся, но ошибся - тот продолжал действовать в своём темпе. Доппельгангер оставил тяжёлую ладонь на бедре питомца, но ничего делать не стал - по многим причинам.
Вопрос мальчика изобличил одну из них.
Доппельгангер ещё не совсем разобрался в чувствах Райнера. Несомненно, что-то происходило, но что именно - понять было трудно. После напряжённого копания в смешанных мыслях и впечатлениях "демон" почувствовал нечто детское, отдалённое - тепло в низу живота, тяжесть, едва заметное возбуждение.
Больше всего чувств приносили руки - они касались многих разных вещей, обожжённая раздражённая кожа на пальцах не отличила бы горячий член Томми на ощупь от ручки раскалённой допотопной сковороды, и вообще всё, что было ниже плеча, по мнению "демона", лучше было отрубить и выбросить - тогда точно болело бы меньше.
"Райнери, неосторожный дурак Райнери."
Конечно, на фоне этого, на фоне слабости и тошноты, которые служили сигналом тревоги, всё остальное меркло. Доппельгангер не собирался обманывать - просто сделал поправку на реальные условия:
- Хорошо. Лучше всех. Продолжай, - он приподнялся, хоть тело вовсе и не хотело этого делать, откуда-то от еле-еле теплившегося Райнера исходили волны крайней неприязни, вестибулярный аппарат сходил с ума, и поцеловал Томми серьёзно, как любовника, а не как ребёнка, без всякого сожаления или какого-либо стороннего чувства, крепко сжимая руку и повторяя ею движения своего языка.
"Демон" справедливо считал, что лучше так, чем мучить и Райнера, и питомца. Представить, что подобное было спланировано.

Доппельгангер не знал, из-за чего Райнер вспомнил про крылышки, но отвечать что-нибудь нужно было. Томми тогда испортил "демону" все его планы, и он частенько задумывался о тематической мести, сладкой и, насколько возможно, продолжительной, но сейчас лисёнок явно получил сполна. Внутренний Райнер говорил, что повсюду ложь, и что на самом деле мальчику ни капли не жаль, что он просто хочет как можно быстрее освободиться, покинуть Райнера. "Демон" справедливо рассудил, что извиняться за что-то, когда тебя без смазки, без желания и без предупреждения грубо имеют в лесу, не так-то и просто, поэтому решил великодушно простить Томми все его возможные согрешения.
Райнер выговорится потом - "демон" не подписывался на пребывание его официальным представителем, и потому не мог что-то утверждать от его имени. Нужно было поздороваться и назваться, вот только момент не слишком-то располагал. Ресурсы Райнера были закрыты - точнее, не совсем, но сейчас лезть в его сознание было крайне опасно. "Демон" опасался, что его тоже охватит паника, и тогда им станет в одной голове тесно.
Однако увеличение времени на рассуждения не способствовало поиску решения, и доппельгангер решил действовать согласно желаниям и инстинктам.
"Демон" отнял одну ладонь мальчика от своей груди, сжал в руке запястье и коснулся губами кончиков пальцев. Глаза так привыкли к темноте, что разряд показался ослепляюще-ярким. Доппельгангер даже закрыл глаза от неожиданности, но тут же взял себя в руки. Всего лишь одно из ощущений, которые лежали где-то в долговременной памяти, ничего более.
- Я прощаю. Не знаю, что насчёт него, - он поставил ладошку обратно и внимательно поглядел на лиса. Перед глазами ещё плясало пятно от вспышки, и где-то за ним скрывались глаза мальчика, ярко-голубые.
"Демону" казалось, что именно это бросалось в глаза, когда Райнери с питомцем стояли радом. Они чем-то были походы, но их разница во взглядах была непреодолимой - даже обыватель, который не зацикливался на значении тех или иных жестов, мог заметить.
Лис был совершенно обескуражен. Что-то сдавило грудь. Райнер не любил прикосновений к рёбрам - он чувствовал себя неуютно, как будто с него сняли кожу и кто-то трогает его кости в попытках добраться до сердца. Парень только чувствовал какой-то необъяснимый холод и тщетно пытался себя самого понять. Разбираться в причинах было привилегией доппельгангера.
Он глубоко вдохнул, прижал мальчика к себе и тихим, тяжёлым шёпотом медленно заговорил мальчику на ухо:
- Потерпи ещё...
Он хотел бы сказать "немного", но не стал потому, что заветное "немного" могло сколь угодно отдалиться. Чтобы не оставлять пауз, парень быстро поцеловал мальчика в висок, щёлкнув ещё одним разрядом. Мало ли, расслабится или заскучает - какой уважающий себя насильник позволит жертве расслабиться или хотя бы потешиться стокгольмским синдромом?
Последнее было невероятно заманчивой перспективой, и если бы доппельгангер знал заранее, что так и получится, он бы нашёл нужные слова, чтобы получать порцию любви за каждое его движение, сколько бы боли оно ни приносило.
У Томми всё ещё остались силы действовать самому, а тело Райнера вот-вот сдастся - и это бесило "демона" до коликов. Он никогда так не сдался бы так быстро - и Райнер бы не сдался, но что-то пошло не так.
Если бы лисёнок его не укусил, всё было бы по-другому!
Доппельгангер не любил себя за то, что он злился, очень много злился, а злость провоцировала его на быстрые необдуманные поступки, которые флегматичный Райнер никогда не совершил бы.
Мальчик опёрся двумя руками о землю и осторожно коснулся губами шрама. "Демон" чуть не высказал угрозу, что уже была готова сорваться с его губ, но Томми вдруг заговорил.
"Заткнись, твою мать. Ничего не говори," - практически умолял он мысленно, в надежде, что Томми его услышит. Он мог бы запросто сказать это вслух, но ему всё ещё нужно было изображать из себя немного Райнера, который был бы рад каждой минуте промедления.
Рай.
"Демон" улыбнулся, почти до боли стискивая зубы. Это даже смешно, когда сатаниста называют Раем - Райнер, несомненно, оценил бы, но ему стало противно от одной мысли, что кто-то будет его Райнера так называть. Желание повторить удар усилилось и проявилось, но пока ещё не настолько, чтобы его воплотить - держать себя в руках стоило ради того, чтобы потом Райнеру не было стыдно за себя ещё больше, чем прямо сейчас.
- Да. Да, конечно… расскажу, - он говорил с напряжением и корил себя за это. Будь на его месте Райнер, он был бы только рад отступить как можно дальше, представить, что они тут беседуют за чашечкой чая, а потом исполнить своё обещание, но "демон" так попросту не мог - ненавидел смешивать плотское и духовное.
Сейчас мальчик испугается перемены в его голосе и отстранится - доппельгангер втайне на это надеялся.
Томми осмелел окончательно и прижал его к себе неожиданно сильно. Парень сильно утрировал, но он боялся, что сейчас питомец что-нибудь ему сломает этим неосторожным жестом, и потом придётся долго лежать в больнице в одной позе, слушать гипнотическую болтовню психотерапевта и реже мыться - делать всё то, что "демон" так ненавидел.
Пусть только попробует - и больше никогда никого не сможет обнять.
Он обещал Райнеру никого не убивать, но хорошенько потрепать всё ещё мог. Как раз собирался.
Никому из них не будет хорошо, если "демон" выпустит своих демонов.
- Если ты это сделаешь, я выбью тебе все зубы, которые только смогу, - пообещал доппельгангер слабым голосом Райнера. Угроза звучала скорее как шутка, как очередная игра в "я сделаю тебе больно, но не слишком", хотя таковой вовсе не была.
Держать себя в руках - вот в чём самая сложная задача.
Быстрые, ритмичные движения - единственный способ как можно скорее логически завершить их сегодняшнюю встречу, но Томми всё никак не мог поймать нужный темп. Нужно было брать дело в свои руки, пока мальчик не сделал ещё какую-нибудь глупость, и "демон" не сорвался. Он несколько раз двинулся так, как это нужно было, снова уповая на проницательность лиса, но он тут же на что-то отвлёкся.
Доппельгангер вспыхнул в самом прямом смысле этого слова - непроизвольно выбросил вокруг себя сноп искр и наверняка больно уколол где-нибудь Тома. То, что он сделал сейчас, не лезло ни в какие рамки. "Демон" послушно принял нож, разложил его и некоторое время гипнотически смотрел куда-то на плечо питомца. Его жест был для него совершенно непонятен, и всё, что приходило ему в голову, диктовал гнев: одно простое действие - один взмах рукой, один прямой удар.
Не убивать. Ни в коем случае не убивать, делать что угодно, но не убивать - иначе Райнер...
Доппельгангер притянул мальчика к себе, обнял его так крепко, как только мог, и стал двигаться быстро и часто, чтобы отлечь себя от слепого непонимания. Кончики пальцев немели - Райнер зачем-то хотел немедленно вернуться.
"Демон" недоумевал - неужели что -то он делал не так, неужели сдерживался недостаточно, и от него требовалось больше стараний? Нет, он итак был на пределе возможностей, ещё чуть-чуть - и  одним трупом в биографии Райнера станет больше. Райнер должен его понимать, и также понимат, насколько благородны все его порывы.
Но что же тогда? Оставался только один вариант, который доппельгангер не хотел допускать ни в коем случае - точнее, который он не хотел допустить, считал неприемлемым и каждый раз успешно предотвращал. Если Райнер продолжит так этого хотеть и не оставит попыток, придётся сдаться, но не сегодня и не завтра.
Он обещал себе, что не допустит смерти тела ни при каких условиях.

Всё тяжелели с каждым мгновением веки. Сонный взгляд полуприкрытых глаз мог напугать лиса или навести его на мысль, что что-то не так, что ему нужна помощь, поэтому доппельгангер старался и вовсе держать их закрытыми.
Ему казалось, что магическая энергия - единственная из всех, что остались сейчас в теле Райнера. Оно и раньше было глухим и неподатливым, но сейчас стало ещё неподатливее.
Навязчивые мысли о неблагоприятном исходе не отпускали. "Демон" был почти уверен, что самостоятельно парень уже не сможет выбраться, а помощи ждать неоткуда. Парадоксально, но ему стоило умолять Тома помочь, чтобы не умереть на холоде в лесу со спущенными штанами.
Их с Райнером научили умолять в своё время, но проверить свои умения на лисе доппельгангеру не позволяла гордость - не в тех они были отношениях.
Интонация мальчика изменилась. "Демон" с удивлением отметил, что стоны боли сменились на стоны удовольствия, и тому явно способствовал один слабый удар током. У питомца с каждым днём обнаруживалось всё больше фетишей, о которых он сам, скорее всего, и не знал - по крайней мере, доппельгангеру хотелось в это верить.
Не для того, чтобы работать стимулятором эрогенных зон, он годами развивал электрокинез, но чего не сделаешь ради горячо любимого Райнера?
Горячо любимого Райнера.
Любимого Райнера.
Лю-би-мо-го.
Доппельгангер беспомощно повторил это несколько раз, но вторая личность не отзывалась ни словами, ни всплеском эмоций, ни замешательством, которые обычно вызывали у неё воспоминания.
"Истеричка."
- Пока не заслужил, - отмахнулся доппельгангер, даже не надеясь, что это сработает. Он не хотел снова из-за переизбытка эмоций - ещё бы, Райнер на порядочное время покинул его! - кого-нибудь изжарить. Точнее, он хотел - в этом был какой-то особенный шарм - но обещание сковало его сильнее, чем могло бы сковать что-то ещё.
Так отказать мальчику было несправедливо - лис старался как мог, и его вины в том, что что-то внутри головы его хозяина пошло не так, как обычно, не было. Его… самоотверженность стоила награды, но не противоречить же самому себе?
"Демон" поколебался ещё немного, оценивая, насколько он уверен в своих силах, и, приложив ладонь  к груди мальчика, пустил ещё один, совсем слабый разряд, почти незаметный в сравнении с предыдущим.
- Но сегодня я буду щедрым.
Или как ещё это называется?
Дело начал Райнер, и хорошо бы, если бы он его и закончил - но о чём теперь могла быть речь?
Неожиданные и, по его мнению, неуместные вопросы обескуражили "демона" ещё больше, чем вся ситуация в целом. Томми зрил в корень: доппельгангера интересовало примерно то же самое. Конечно, "следующий раз" подразумевает присутствие Райнера вообще, а как раз его вот-вот придётся подставить под сомнение. Быть может, на долгий срок.
Не сразу хозяин тела понял, что смутило его в вопросе.
Следующий раз?
Вряд ли кто-нибудь станет просить следующего раза, если ему не нравится - это вполне очевидно. Значит, мальчик так или иначе хочет, чтобы всё это дерьмо когда-нибудь повторилось? Может, у него не возникает мысли, что у других пар и в другое время бывает совсем по-другому, без крови и без побоев?
Они с Райнером оба имели опыт с девственниками всех сортов и видов, но в большинстве случаев те понимали, что когда больно - плохо, и что хорошо когда не больно. То ли перед "демоном" сейчас был особенно запущенный случай, то ли Тома в детстве много били - настолько, что ему было уже всё равно.
Райнер ошибался в своих суждениях относительно мальчика.
Ради этого "демон" заставил себя открыть глаза - удивлённо распахнуть их, так это выглядело со стороны. Том не представлял, какую большую работу он только что проделал. Если бы Кларет только услышал из первых уст, что не сделал ничего плохого, он мигом пришёл бы в себя - подумаешь, какая-то кровопотеря… нужно было срочно показать ему то, что видел "демон", поделиться воспоминанием, иначе он и не поверит.
Он задумчиво поиграл с прядью волос лиса, едва касаясь щеки лисёнка пальцами.
Нет, Райнер ничего не должен знать.
Если узнает - начнёт пользоваться, и тогда ему, доппельгангеру, как всегда останется роль злого дяди, который иногда вмешивается в отношения и всё на свете портит, хочет он этого или нет.
Так было раньше, и так будет всегда - но сейчас обойдётся. Всё равно Райнер думает, что он неправ, значит, он делает не то, что нравится Тому, он на самом деле не такой, как хотелось бы питомцу.
А доппельгангер такой. Он уверен в себе - даже сейчас предельно уверен.
Уверен настолько, что наблюдает с упоением, как мальчик отходит от его поцелуя, явно прилагая усилия, чтобы не расстаться с ужином и половиной внутренностей.
Коротким, быстрым поцелуем туда же, в висок, но уже обычным, без всяких фокусов, "демон" ставит точку. Райнер ничего не узнает.
Что же до следующего раза - сказать мальчику, какова его роль в сегодняшнем спектакле, или тоже оставить в счастливом неведении?
- Всё зависит только от тебя, - прошептал доппельгангер. Он любит простую устную речь за то, что она допускает сколько угодно смыслов, и за ней не тянется никаких обличающих воспоминаний или образов.
Их стало гораздо меньше с того момента, как исчез Райнер.
Скорее всего, он просто потерял сознание.
Но в прошлый раз, с Ричардом, было совсем по-другому.
"Хватит ломать комедию, Райнер."
Для "демона" это было не самое обычное ощущение - как будто строил с братом карточный домик, и стоило тебе моргнуть, как он исчез вместе со своими деталями.
Если повезёт, он устоит.
Если.
Резкий тон Тома прервал мерное течение его мыслей. Доппельгангер снова закрыл глаза, как будто показывая этим, что его благосклонность на сегодня кончена.
- Почему ты говоришь со мной в таком тоне?
Он легко нашёл то же самое место на шее мальчика, за которое держался накануне Райнер.
"когда душил его ты ведь это хотел сказать не так ли"
Мгновенная мысль исчезла так же быстро, как и появилась. Да, от пальцев останутся синяки - или уже остались. Может быть, даже след пострашнее - но разве об этом Томми будет беспокоиться наутро, если утро всё-таки для него наступит?
"Демон" не хотел быть совсем как Райнер. Его пальцы чуть искрились, и он хмурился - Райнер так никогда не делал.
Он вёл себя как ребёнок, но в голову приходило много оправданий, таких естественных, что им даже хотелось верить.
Он заперт, а не Райнер, он одинок, а не Райнер.
Он ни в чём не виноват - запертый и одинокий не может в чём-то быть виноват.
Если Райнер хочет ответить за поступки - он будет отвечать, пускай не думает, что ему что-нибудь сойдёт с рук.
- Никогда не говори со мной в таком тоне. Запомни раз и навсегда.
Доппельгангер сжал руку и шумно выдохнул - он чувствовал кое-что своё, собственное. Это была гордость - за то, что его голос совсем не похож на голос Райнера, и желание.
Желание, которого не было у Райнера, сейчас особенно сильное, и сильное для "демона" - чистое чувство, без мыслей брата, без искажения.
И вот сейчас он хочет вернуться обратно?
Ни за что.
- Ты можешь превратиться в лиса, - доппельгангеру не столько хотелось поцелуя мальчика, сколько ему не хотелось, чтобы Райнер хоть что-нибудь делал. Выпустить нож из непослушной руки не получалось, как бы "демон" ни пытался, - и что мы тогда будем делать?
Соскучился ли Том по этим поцелуям с сильным запахом озона?
Если бы он соскучился, сказал бы он об этом "демону"?
Или теперь он будет бояться говорить с ним?
Доппельгангер коснулся языком острых клыков мальчика и попробовал на вкус собственную кровь. Потом коснулся ещё.
Так ли легко было Райнеру удерживать "демона" внутри?
Нет.
Райнер всегда был слабее.

Мальчик коснулся губами век доппельгангера - точнее, их общих с Райнером век. "Демон" находил это смешным: Райнер пропустил всё самое интересное. Он безумно любил осторожные прикосновения к лицу. Нет, его это не заводило, но его остаточные эмоции были весьма и весьма положительными. Подходящими для холодного зимнего вечера.
Или холодного летнего.
Доппельгангер чувствовал себя обнажённым, и это почти не было связано с телом. Пока Райнера нет, все его чувства настолько прямы и безосновательны, что от их объёма почти тошнит. Райнер так старался, чтобы их стало как можно больше, но он не знал, чего достиг. Только один опыт спасал "демона" от диссонанса, который мог бы его настигнуть.
Он был не из тех, кого это возбуждало - кого вообще может возбуждать каша в голове?
Его брат навёл здесь крупный беспорядок, а разгребать...
Нет уж. Пусть будет как есть - сам виноват, сам разберётся - уже большой мальчик. Иначе расслабится и забудет, каково это - отвечать за свои поступки.
Пускай они соседствуют: s-кварки и короткие стоны лисёнка, жжение на обожжённой коже и самое последнее доступное для понимания большое число, запах крови и музыка Шнитке. Как будто кто-то насыпал в банку цветного песка и основательно её встряхнул, и на фоне пестреющих песчинок всех мастей теперь выделяются особо крупные.
Высыпать бы сейчас всё из этой банки куда-нибудь и глубоко закопать - может, тогда они оба стали бы счастливыми.
Как там, каша в голове никого не возбуждает? Нет, может быть, одного человека - того, который во время секса думает о банках с песком. Доппельгангер даже перекрестился бы, если бы это дало ему гарантию, что он не превращается в такого же фрика, как брат - может быть, это передаётся через общую нервную систему, или через любую другую?
Лекарств уж точно не найдётся - кроме самоубийства.
Вот только этого доппельгангер хотел меньше всего.
Идея в очередной раз изжарить любовника Райнера постепенно себя исчерпала - повторить разряд с таким высоким напряжением точно не получится, да и мальчик его изрядно умаслил. К тому же, он соблазнительно дрожал в его руках. Дрожащие существа вызывали у него дурные ассоциации - с чихуахуа, например. Почему-то постоянно преследовала мысль просто взять и бросить одного в блендер.
Тома бросать в блендер не хотелось - его можно было рвать на части множеством других способов. Некоторые "демону" нравились, и если бы тело было цело, он бы даже попробовал их: это его питомец, не только Райнера. Игрушками надо делиться.
Но что толку рассуждать, когда тело представляет собой разруху и пыль? Придётся довольствоваться теми мелочами, что он имеет.
- Ничего, - честно ответил "демон", чтобы мальчик не предпринимал опасных попыток - это ничего не изменит.
С ответом доппельгангер опоздал. Том куда-то очень спешил, или ему не сиделось, хотелось острых ощущений - Райнер, когда был в его положении, особенно не активничал, а ведь он был гораздо младше.
Может быть, в этом и дело? Может, электричество влияет на кицунэ особым образом?
Нужно сказать Райнеру, чтобы он занёс этот пункт в список вопросов о кицунэ как раз под пунктом о жизни в лисьем обличии. Потом он провёл бы десяток экспериментов.
Как бы питомец это пережил?
- Ты должен будешь... - доппельгангер не договорил. Дыхание перехватило, он не мог не то что говорить - он не мог даже дышать. Райнер действовал радикально, ему немедленно нужно было тело. Даже обычные их игры с телом редко принимали такой оборот, и границу всегда переступал Райнер.
Потому, что без этого он чувствовал себя бессильным - "демону" не требовалось большого ума, чтобы прийти к этому выводу.
Том должен был позывать на помощь, но попросить об этом не вышло. Чтобы скрыть своё состояние, хозяин изобразил крайне довольное лицо, которое вообще никогда не встречалось у Райнера, и горячо выдохнул, сжимая руки в кулаки. Всё равно мальчик не знает его привычек, а в целом...
В целом ему грозила карьера порноактёра, если он будет развивать свои навыки симулирования неиллюзорного удовольствия там, где его и в помине быть не должно было. Жаль, выбрать такую дорожку Райнеру помешала его нестандартная фигура и не самое товарное лицо - в своё время одна знакомая предлагала всерьёз. Доппельгангера тогда это очень повеселило - может быть, поэтому она и осталась в живых без всяких особенных воспоминаний о Райнере.
Он до сих пор гордился своим поступком. Поощрять людей, которые тебе нравятся, и наказывать тех, кто тебя разгневал - разве это не справедливо?
- Я справедлив, лисёнок. Если ты хочешь поспорить - сделай это в другой раз.
Между ними итак происходили длинные светские беседы, не хватало ещё развернуть сомнительный спор о справедливости, который продолжался бы до тех пор, пока не вернётся хозяин тела и не покончит с этим как-нибудь.
Например, уберёт надоевшего Тома со своего жизненного пути, просто сжав руки сильнее - насколько он сможет сейчас.
Не сможет. Доппельгангер мог сгибать только два пальца на левой руке, Райнер тоже не смог бы больше - против физиологии трудно пойти. Сам, сам во всём виноват. Впереди его ждёт больница, а больница - это непременно сказки. Райнер должен ему много, много сказок.
- Ты становишься слишком навязчивым, - начал было доппельгангер, но так и не договорил.
Он был порядком удивлён.
Это было не то удивление, которое заставило бы его вскочить и многократно нечленораздельно восклицать.
"Вот ты какой? Далеко пойдёшь, лисёнок," - медленно сказал "демон", чувствуя, как он постепенно проваливается в воспоминания. Райнер. Райнер скопил немного сил и вернулся.
Ему было не до шуток - вторая личность ощутила на себе что-то чёрное, тягучее. Райнер ещё сомневался - ему было стыдно за поступок, который он ещё не совершил.
Это не стало препятствием - память отвлекала его от размышлений огромным комом недоделанных дел и испорченных жизней, стыда, ненависти и неоправданных надежд.
Не зря он ожидал, что плохо кончит, и, скорее всего, скоро.
Он ничего не видел и не слышал - ему было безразлично всё, что говорил Том, или что говорил "демон". Без опоры своих догм он был ещё слабее, чем раньше - слабым, насколько это вообще было знакомо.
Левая рука пострадала порядком, поэтому первые удары пришлись по правой. Райнер с трудом держал нож, но его упорство сделало остальное дело.
Несколько ударов пришлись мимо. Он не чувствовал боли, но чувствовал сопротивление.
Том. Наверное, он задел Тома.
"Демон" чувствовал себя пассажиром Титаника, и ощущение было не самое лучшее. Райнер что-то делал с правой ногой, но теперь боль была полностью его, а видеть сквозь плотно сомкнутые веки не представляется возможным. Оставалось только догадываться, чем исчислять время, которое осталось им с Райнером - часами или уже минутами?
Минутами. Конечно, минутами.