Она всегда любила веселье. Когда убиваешь сам, невольно убеждаешься в ценности жизни, а потому заботишься о себе. Балуешь, бережешь, не позволяешь страдать. Разрываешь связи с теми, с кем отношения уже изжили себя. Какой смысл держать человека возле себя, если не можешь прийти к нему и рассказать о своих проблемах предельно откровенно? Так почему бы не оставить его. Всегда будут новые, готовые впитывать информацию о тебе подобно половой тряпке. Но ничто не вечно. А что делают со старой тряпкой? Выбрасывают. Её уже ничто не спасет. Пусть уходит на покой. Не зря говорят, что незаменимых нет. Эгоистично? Возможно. Недопустимо сравнивать людей, с их яркими чувствами и историями, с тряпками? А что же мешает!? Живешь лишь раз. Бери от жизни всё, живи в своё удовольствие, никого не подпускай достаточно близко, чтобы они могли ранить. Пусть глупое сердце занимается своей прямой обязанностью - сокращается, гоняя кровь по телу, а не переживает, болит, разбивается на куски. А смех и радость должны быть искренними. Потому что только это заставляет чувствовать себя достатоно живым. Все ведь так яростно утверждают, что нужно быть на позитиве. Она запомнила. Она сделала выводы. Свои, абсолютно низкоморальные, так что старушки у подъезда попадали бы с инфарктами от отсутствия у неё нравственности.
В очередной раз блондинка вылезала из теплой постели среди ночи, дабы развлечь себя. Посещение притонов стало своего рода традицией. Под воздействием наркотиков люди поразительно честные. А она любила слушать других и представлять себя на их месте. Вчера она была восемнадцатилетним парнем, учившимся на журфаке и подающим большие надежды, но находящимся под гнётом жесткой матери и подвергающимся насилию со стороны старшего брата. Неделю назад - тринадцатилетней проституткой, сбежавшей из дома из-за глупой ссоры, а затем, гонмая голодом, пошедшей по желтому билету. В прошлом месяце она разговорила старика-доктора. Маленькая зарплата, склочная жена, неблагодарные дети и вечно орущие маленькие внуки - полный комплект неудачника. Он употреблял наркотики лет с 40, когда осознал, что больше не может терпеть своё существование. Она была всеми ими. Чувствовала, переживала раз за разом, паразитировала на чужих историях. Но в этот раз уйти далеко не удалось. Хриплый голос, произносящий слова приветствия. По спине бегут мурашки. Натягиваешь на лицо улыбку и оборачиваешься, но тут же падаешь... замертво ли?
Просыпаться было больно и сложно. Виски трещали, тело затекло. Самое оригинальное знакомство из тех, с которыми пришлось сталкиваться. Даже круче падения из кустов и зависания в воздухе на глазах изумленного зрителя. Девушка попыталась пошевелить рукой, но не смогла. Грудь сдавливали веревки, вызывая трение и бурю негодования. Неприятно же! Не выходило даже ноги свести. Смущает. И, что самое жуткое, тело полностью обездвижено. Собиралась уже повернуться и громко выразить недовольство, но застыла с приоткрытым ртом.
Накатили воспоминания о первом дне на острове. Такая же слабая и обездвиженная. Диск словно стал ледяным. Блондинка задергалась, но ничто не помогало. Как тогда. Артефакт, за 16 лет ставший родным, вдруг вновь оказался инородным предметом. Она наверняка знала, что не сможет им воспользоваться. Хана до крови прикусила губу. Быть может, боль вернет всё на места. Увы-увы, малышка. Тебе придется снова чувствовать себя шестилетней девочкой, вырванной у родителей и совершенно не готовой к большому и страшному внешнему миру. Ведь в золотой клетке за толстыми стенами всё кажется таким безопасным...
Александрита не могла сделать даже вдох. Легкие горели, наполняясь напалмом, плещущимся в полостях подобно вину в бокале. Сердце билось все быстрее, буром пробивая себе дорогу на свободу. По жилам лился бензин, заменив собою кровь. Одна искра - и всё взлетит на воздух. Её саму разорвет на тысячи кусков, обуглившихся и ставших вдруг такими хрупкими. И больше некому будет поведать о Детях и о новах, о страшных экспериментах и о жутких казнях целых поселений. По телу волной прошла судорога. Каждая мышца напряглась. На глазах блестели слезы, скопившиеся в уголках глаз крупными каплями и так и норовящими скатиться по бледным щекам. Но Истерия не посещала белокурую девушку. Состояние, единственное способное распутать клубок мыслей и чувств, избегало её. Состояние, разрушавшее окружающих, а её саму приводившие в дикий восторг. Абсолютное спокойствие. И несколько капель ярости, точно по рецепту. Кипятить до испарения. Гнев - словно газ, занимает всё предоставленное ему пространство. Опустошенная душа вдруг становится пронзительно красной, дымящей и пахнущей раскаленным металлом. Но этого не было. Были лишь слезы. Она всхлипывала снова и снова, но старалась сдерживать себя. Веревки - ничто, когда тебя сковывают цепи дикого ужаса. А она-то полагала, что не страшится больше отсуствия возможности нормально двигаться.
Больше всего пугала неопределенность. Рита не могла видеть лица своего таинственного похитителя. Ночь делала своё дело, скрывая всё ото всех. Прикосновения, коими девичье тело всегда наслаждалось, заставили вздрогнуть и забиться под властными руками, словно выброшенная на берег рыба. Горячий язык прошелся по щеке. Пальцы мелко подрагивали. Она обмякла. Что за игра? Если однокурсники решили устроить розыгрыш, то это оказалось жестоко даже для неё, проворачивающей такие штуки, от которых некоторые запирались в комнатах и не решались выйти несколько дней. "Пусть это закончится, пожалуйста". Нова шумно выдохнула. Слезы высыхали. Раз уж её хотят помучить, так пусть не получат такого удовольствия.

Панический ужас всё ещё сжимал горло. Не было даже возможности нормально вздохнуть и трезво мыслить. В голове целый рой различных "если". Сначала она звалась по номеру, затем получила прозвище, коорое нравилось до сих пор. Ей нравилось быть Карателем. Карателем, уничтожившим поселение. Карателем, без единой эмоции лишавшим жизни. Но её лишили и этого. Дали имя, приятное по звучанию, но никак не связанное с давно забытым. Поначалу чуждое, неприемлимое, с коим лишь потом удалось смириться.
Люди убедились в способности девушки контролировать артефакт, а потому позволили его оставить. Возможно, причиной всему являлось то, что кроме этого никаких способностей Рита не имела, а брать самого обычного человека в Академию бессмысленно. В обычной школе она бы не прижилась, поскольку уже имела на себе влияние магических сил. Теперь, судя по всему, они вернулись, чтобы забрать и то единственное, что отдаляло блондинку от серой массы людей. Такой чистой от мерзких сверхъестественных явлений, такой правильной и единственно верной, с узким кругом дозволенных способностей. Её бы просто не приняли обратно. Все, чей нюх развит сильнее, утверждают, что от неё разит металлом и фальшью. Привычная ей группировка никогдабы не приняла в свои ряды человека, пропитавшегося магией.
Поэтому она с некоторым облегчением выдохнула, почувствовав как юбку задрали максимально высоко. По телу словно прошла волна электрического тока, пробуждая было забытые ощущения. Мыщцы затекли, а потому слегка подрагивали и вызывали сладкие судороги под прикосновниями умелых пальцев. Дыхание сбилось.
Вообще-то изнасилование - не очень и хорошая вещь. Совсем не хорошая. Отратительно принуждать кого-то к близости лишь потому, что самому того хочется. Но если выбирать между этим и извлечением диска, то окей, сколько хотите. Тем более это женщина. Такого издевательства от мужчины Лекс бы не стерпела. А вот к представтельницам прекрасного пола была куда более благосклонна. И, ко всему прочему, себя нова определяла как лесбиянку, а потому перенесет подобное легче. Никакого смущения. Она любила своё тело, всю себя. Так пусть и остальные полюбуются. Но к подобному обралению девица всё равно не привыкла.
От новых прикосновений глаза застилал густой туман. Есть такой дельный совет: "Закрой глаза и думай об Англии". Увы, сейчас совершенно бесполезный. Хоть об Антлантиде думай, всё равно четко ощущаешь всё. Руки властно перемещались по телу, вызывая ответную реакцию. Почувствовав прикосновение в промежности, Александрита только выгнулась в пояснице, не дав понять, что имела в виду. Не то "продолжай", не то "стоп!".