Тыльная сторона ладони прошлась по лицу: сперва лоб, затем губы, а потом смуглая ладонь стерла пот с шеи. Шпага была вогнана в землю – не правильно, не профессионально, и категорически запрещалось юнцу на том конце сада, что до боли в пальцах продолжал сжимать скользящую от испарины рукоять. Нет, юному вампиру не позволялось практически ничего, кроме безукоризненного подчинения командам и выполнения заученных действий. Никаких поблажек, никакого потакания слабостям. Наследник должен быть идеально обучен, вымуштрован. Он должен четко понимать красоту и верность каждого жеста, правильность выпадов, причем далеко не только в отношении фехтования. Алессандро. Бартоломео. Скалигер, ко всему прочему! Звучишь гордо –  веди себя соответственно. Культ силы – вот, что проповедовал Луиджи Моретти каждое занятие с этим мальчишкой, и из раза в раз вбивал в его голову одно и то же, одно и то же: до тех пор, пока ты сильнее всех остальных, ты обладаешь над ними властью. А наследник такого знатного рода, сколько бы Луиджи не бился с ним над этой истиной, не мог подчинить даже собственного учителя фехтования. Ну и куда это годится?!
- Алессандро! – гаркнул Моретти, зычным голосом легко перекрывая всю широкую поляну между ними, да так, что этот окрик даже отражался от стен поместья. – Встань ровно, держи спину! Еще раз так согнешься – высеку!
Мужчина сплюнул в сторону и сделал пару шагов, разминая ноги. Призывать мальчишку к оружию он пока не стал: очередной сет едва закончился, и теперь не только наследнику дома, но и самому мастеру нужен был хоть небольшой перерыв, чтобы восстановить дыхание и унять легкую дрожь в перенапряженных пальцах. Хотя она, эта самая дрожь, давно уже была верной спутницей Моретти, как и его шпага. Разве что шпага не ходила с ним в бары, где Луиджи любил коротать вечера. Отчасти потому, что будь в его распоряжении хотя бы и маленькая юркая дага, напившись, он вполне мог бы прирезать кого по доброте своей широкой непросыхающей души, но больше из тех соображений, что холодное оружие, равно как и любое другое, носить при себе нынче всю жизнь запрещалось.
«Скукотища! Вот бы вечно жить в своей юности…»
Там, в этой юности, все было гораздо проще. Семья Луиджи жила практически в затворничестве, а потому он воспитывался в несколько устаревших традициях (на век или два…), хотя при этом умудрялся вписываться в современное окружение весьма неплохо. Главное – он прекрасно знал свое дело, а до деталей времени ему не было никакого интереса. Все разговоры, возникающие об этом, безбожно прерывались и карались внеочередным сетом без вопроса о готовности. Но сейчас, впрочем, Бартоломео молчал, и это вызывало довольную ухмылку на губах Моретти.
- «Фехтование есть искусство наносить удары, не получая их. Необходимость ударить противника, избегая его ударов, что делает искусство фехтования чрезвычайно сложным, ибо к глазу, который видит и предупреждает, к рассудку, который обсуждает и решает, к руке, которая выполняет, необходимо прибавить точность и быстроту, чтобы дать жизнь оружию», - заговорил мужчина, глубоко вздохнув и снова возвращая в руку шпагу. – Мольер. Почему до сих пор лишь я здесь являюсь фехтовальщиком? Взгляни: на мне ни царапины, а что же ты? Твоя шпага мертва! Холодна и голодна. Она не будет петь, пока не накормишь ее кровью, а ты должен услышать ее песню. Да сколько можно, Скалигер? Почему каждый день одно и то же? Ничему не учишься… Что ты там опять согнулся? Неужто устал? – и он снова усмехнулся.

Луиджи обязательно переспросил бы мальчишку, чего это он там бормочет, если бы только был хоть немного острее на глаз и видел бы, как шевелились его губы, едва ли могущие сказать сейчас о фехтовальщике что-нибудь хорошее. Но, увы, несмотря на то, что Моретти называли едва ли не сапсаном – хищной птицей, за мили точно знающей, куда следует ударить, на зрение мужчина все-таки был гораздо слабее, чем на опыт и интуицию, главенствующие в его стиле боя. Ему было уже немало лет, да и «праведный» образ жизни здорово сказывался на общем состоянии здоровье, равно как и на отдельных органах: то сердце кольнет, то в спину стрельнет, то бок разболится. Однако ничего из этого не мешало Луиджи Моретти по-прежнему оставаться непревзойденным мастером своего дела. По крайней мере, юный Скалигер все еще не мог даже поравняться с ним, даже составить хороший сет, после которого не пришло бы чувство разочарования. Конечно, Луиджи мечтал о достойном сопернике и хотел видеть такового в лице Бартоломео Скалигера, однако это не означало, что он не понимал простой истины: подросток физически не сможет одолеть фехтовальщика, за плечами которого было даже больше лет боевого опыта, чем мальчишке – лет от роду. И все-таки раз от раза Моретти обращался с юношей все более жестко, как делал это и со всеми своими воспитанниками. Да, они его за это люто ненавидели, зато потом становились прекрасными фехтовальщиками и всегда брались за шпагу, настроенные слышать ее голос. Ведь если звон металл слагается в песню, можно даже не знать толковых приемов: острие само укажет все слабые места противника, и мужчина отнюдь не считал это сказками или просто словами.
- Плохо стараешься! – рявкнул Луиджи и перекинул шпагу из одной руки в другую. – Ты должен быть на целую голову выше, чем вчера, но едва ли подрос и на два пальца! Силы неравны ему… Врагам своим ты тоже так скажешь? «Извините, силы не равны, драться не буду». Я похвалю тебя, если решишь так, когда будет возможность избежать столкновения. Но таковое, мой юный друг, случается очень и очень редко, поверь мне! Ты должен уметь принять любой бой и стоять до последнего, и до последнего быть уверенным в том, что сделал все, на что был способен, даже больше. И если умрешь – обязан знать, что по крайней мере по одному разу ткнул каждого, кто рискнул обнажить против тебя шпагу. Вот, что ты должен ощущать внутри себя, в своей душе и в своих жилах, а не падать без чувств после пары царапин, как девица на выданье!
Да, Луиджи преувеличивал и откровенно подзуживал, как он часто любил это делать, однако видя обиду на детском лице, вовсе не считал, что поступает неправильно. Чем злее будет вампир, тем яростнее станет сражаться и, быть может, сегодня ему даже удастся что-то. Хотя Моретти в последнем и сомневался, он видел в мальчике потенциал и, вопреки собственным словам, замечал за ним явные успехи по части фехтования.
- Вот, что, мальчишка, - начал Луиджи, подходя ближе к ученику, на середину поля. - Если ты нанесешь мне сегодня хотя бы один укол, следующее занятие будет проходить так, как захочешь ты. Если же нет, подниму за час перед рассветом и заставлю заниматься до поздней ночи, пока не свалишься. Соберись, Алессандро!
«Ну же, ты можешь…»
Мгновенье, и шпага оказалась в правой руке, звонко хлестнув воздух.
- Ан гард! Эт-ву прэ? Алле! – и мужчина развел руки в стороны, предлагая Скалигеру первым сделать выпад.

Отредактировано GameMaster (07-09-2014 13:24:16)

- Попридержи язык, дрянной мальчишка! – рыкнул Моретти, чертовски сильно жалея, что отдал право первого удара этому юнцу, который совершенно не ценил всего того, чему его пытались научить и что ему давали. – Заниматься нужно, превозмогая себя, только так можно добиться прогресса!
И Моретти действительно так считал. Если ты можешь пробежать только пять километров, значит нужно пробежать десять, чтобы был хоть какой-то результат. Бартоломео мог считать эти тренировки чем угодно: насмешкой, издевательством, экзекуцией, пыткой, но именно вот эти, последние часы и последние сеты перед финальной командой «альт», и были самыми полезными. Они и были тем, ради чего Луиджи тратил на Скалигера все остальное время, попусту размахивая перед ним шпагой.
Однако последний сет начался, и прозвучали первые команды. От этого поединка в некотором смысле практически зависела жизнь Алессандро, а если даже и не жизнь, то душевное спокойствие – определенно. А значит, он должен был выложиться полностью, продемонстрировать все свои удары в лучшем виде. Да только вот этого все не происходило. Фехтовальщик, будь хотя бы чуть менее сдержан и осторожен с оружием в руках, даже открыл бы рот и впал в стпор. Нет, так Скалигер его еще ни разу не удивлял, и, к сожалению, вовсе не в положительном смысле. В этот момент Моретти действительно показалось, что все его уроки улетучились в никуда, и, похоже слишком на это отвлекшись, мужчина с опозданием отклонился назад и косо ударил клинком по оружию противника, блокируя пусть и такой скомканный, но все же выпад, и только после, отскочив, смог выпучить на Алессандро полные негодования глаза:
- Это что еще был за выпад?! Ты что, совсем заучился? Откуда столько лишних движений? Не заставляй меня возвращаться к основам, дерись!
И снова совершенно не профессиональный, зато хлесткий и эффектный взмах шпаги над головой, и Луиджи вновь вернулся в стойку, подходя ближе и ожидая удара. Естественно, отрываться от поединка даже на то, чтобы сделать ученику замечание – верх безрассудства, но Моретти просто не удержался от очередной колкости в сторону юноши в качестве расплаты за его неосторожные слова. Благо, что Скалигер и сам не спешил, решив сменить руку (амбидекстрия позволяла ему использовать и правую и левую кисти в качестве сильных). Оставив это без внимания и не увидев в жесте ничего угрожающего, Луиджи показательно закрылся от следующего аттаке, а после, не выдерживая никакой паузы, обрушил на соперника комбинацию четырех рубящих ударов, нацеленных в корпус. Моретти вынуждал Алекса обороняться, да причем делать это яростно, настолько же, насколько яростными были удары шпаги, требующей вкусить еще крови. На последнем ударе задержав шпагу соперника своей, Моретти подался вперед, наваливаясь на оружие всем телом, а после  вовсе оттолкнул мальчишку. Пока ничья. Ни укола, ни даже возможности оного: нападение и защита, защита и нападение.
- Еще, - строго отчеканил Луиджи после короткой паузы, за которую словно оценивал движения юноши. Пока все сносно, исключая только этот нелепый странный выпад, после которого можно было и равновесие потерять, только вот Алессандро о мнении учителя знать было вовсе не обязательно (по крайней мере - пока).

Право, было бы лучше, если бы Скалигер молчал. Причем лучше именно для него. Луиджи истинно не любил проявление слабости кем бы то ни было, а тем более – не терпел этого от своих учеников. И пусть за свою жизнь Моретти кроме себя воспитал не так уж и многих, каждый вырос настоящим воином, и проявлялось это далеко не только в безупречном владении шпагой, но и в выдержанности характера и вымуштрованности поведения. Ученики Моретти все как один стали сильными, свободолюбивыми личностями, которые умели ставить цели и достигать их, потому что умели не щадить себя. Человек всегда может гораздо больше, чем думает – это было одним из принципов оружейника. И что бы раскрыть истинный потенциал каждого, Луиджи вынужден был прибегать к таким мерам, когда любое проявление слабости духа или тела каралось лишь большим давлением на образовавшиеся бреши. Они должны стать сильными, все до оединого, и если Алессандро когда-нибудь все-таки сломается под напором Моретти, значит – первый сын семьи просто недостоин был продолжать ее дело, и не ему стоило становиться наследником.
- Смотри под ноги! Не безделушку в руках держишь! - гаркнул Моретти по такому поводу, завершая последний каскад ударов изящным выпадом (и откуда только грация в том мужлане, коим являлся оружейник?).
Честно говоря, Бартоломео являл собой почти жалкое зрелище: стертые едва ли не в кровь раскрасневшиеся руки, настолько сильно сжимающие оружие, что превратились уже, наверное, в монолитные изваяния; тут и там пропитанная кровью рубашка, обида и какая-то детская злоба в глазах. Живой едиными эмоциями, он, казалось, еще немного, и просто упал бы бездыханным от всех тех нагрузок, что свалил на него Луиджи, и тогда, учитель понимал, урок нужно было считать законченным. Так уже было однажды, в первый же день, когда основы были пройдены, и Алекса ждал первый бой. Луиджи тогда заставил его сражаться до тех пор, пока он просто не выронил шпагу из пальцев и не опустился на траву на трясущихся ногах. Быть может, это должно было произойти и сейчас? Моретти вовсе не считал такие усиленные тренировки методом варварским - как можно, если они настолько эффективны?!
Так и подмывало поддеть под тяжелый усталый замах мальчишки и распороть ему грудь, к чертям кромсая и без того уже потрепанную рубаху (а Моретти запрещал штопать ее или менять на целую, чтобы ученик всегда видел, что будь это настоящая битва, он уже давно был бы мертв), но нет – финт. Не сказать, чтобы совершенно неожиданный, да и безупречно выполненным его не назвать, однако на фоне того, что Луиджи уже ни во что не ставил едва способного сражаться Скалигера, это сработало. В последний момент успев подставит шпагу в место настоящего удара, теперь уже сам Моретти вынужден был уйти в оборону. Восьмая позиция, вроде бы дающая возможность атаковать, но следом снова финт, и тяжелый выдох. Укол и выпад, удар плашмя – череда неловких, но абсолютно эффективных ударов; кривое исполнение заученных приемов и снова удар, удар, и еще один, без промежутков. Последний октав, и оружейник, оттесненный соперником к другому концу сада, с рыком откинул от себя не на шутку разошедшегося мальчишку, на этот раз действительно беря его лишь грубой физической силой, явно большей, чем у подростка.
- Альт! – и шпага снова вонзилась в землю. – Альт, мальчишка…
Тяжело дыша, мужчина опустил взгляд туда, где вдруг почувствовал до боли знакомое жжение: распоротый правый рукав стремительно багровел, и по пальцам неохотно спускалась глубоко алая, пропитанная вином капля. Трофей. Его первая кровь. Моретти медленно поднял поврежденную руку и молча продемонстрировал ее юному Скалигеру, не скрывая довольства во взгляде, хотя и исполненном некоторого презрительного снисхождения.